умерщвлять, и безжалостно. Умерщвлять – значит запутывать в паутину.
Паутины – ноу-хау постмодернизма. И они эффективно работают против мысли вообще. А уж российскую мысль запутать совсем нетрудно… 'Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад'. Шутка… Но и не только шутка.
В интересующей меня семантической системе (которую, между прочим, нетрудно построить на основе самого строгого математического анализа) есть один фокус. Он выражается словосочетанием 'НЕ НРАВИТСЯ' (рис.8).
Когда я слышу это самое 'не нравится' из уст ученых вообще и политологов в частности, то меня начинает буквально трясти. Ведь это же ученые, а не барышни. И обсуждают они политическое явление, а не кавалера. Кавалер может нравиться или не нравиться. Политическое явление может быть раскрыто адекватным или неадекватным образом. И оно для ученого, по определению, находится по ту сторону этого самого 'не нравится'.
Для человека – пожалуйста! Рассуждай о 'нравится – не нравится' сколько угодно, это твое право. Но если ты ученый, то ты должен раскрыть структуру явления, а не обсуждать, нравится ли оно тебе. А если ты политик, то ты должен чему-то противостоять и что-то поддерживать. Для того, чтобы противостоять или поддерживать, ты должен понимать. И уже это мешает тебе рассуждать с позиции 'нравится – не нравится'. То есть уравнивает тебя с учеными.
Но это не все. Ты же должен еще и влиять. А для этого надо в еще большей степени отказаться от функционирования сознания в режиме 'барышни и кавалера'. Где роль барышни играет уже не только гносеологический (познающий), но и телеологический (ставящий и решающий задачи) субъект. А роль кавалера – явление.
Предположим, что интересующее нас явление – это Дмитрий Анатольевич Медведев. И что вас, как муху, хотят запутать в семантическую паутину, фокусом которой является это самое 'не нравится' (рис. 9).
Хочу ли я, чтобы он вам понравился? Может быть, Юрий Афанасьев прав, и все дело в том, что я вхожу в некий 'сервис' данного кандидата, сервис власти вообще?.. А тому, по отношению к чему осуществляется сервис, нужно убедить какие-то круги в том, что Медведев должен нравиться.
Так этим занимаются пиарщики. И работают они с электоратом. Если сидящие здесь считают себя частью электората, они могут колебаться между 'нравится' и 'не нравится'. А я в качестве пиарщика должен класть на весы их колебаний гирю собственной аргументации (рис. 10).
Но я-то хочу сделать совсем другое.
Я хочу в сознании собравшихся преобразовать ту матрицу, или семантическую паутину, в которой все зиждется на 'нравится' и 'не нравится'. Я не гирю на чашу весов кладу, я подкапываюсь под всю конструкцию, под ее фундамент, так сказать (рис.11).
Не только как политолог и политик, но и как гражданин, я считаю, что это самое кокетливое 'нравится – не нравится' не имеет никакого отношения к трагизму нынешней ситуации. Точнее, это отношение опять- таки сугубо парадоксально. Чем трагичнее ситуация, тем пошлее интеллектуальные экспликации. С чего бы это? Что это выражает?
Общество спектакля
В лучшем случае, она выражает собой перерождение общества как такового (то есть гражданского общества или его предшественника – традиционного общества) в общество нового типа. Потребительское общество, например. Может ли потребительское общество быть гражданским? Или в так называемое 'общество спектакля'. Где место осмысленной политической поддержки и даже подлинной политической страсти занимает комплекс шоу. А политик, умирая, превращается в шоумена.
Но и 'общество спектакля' имеет разные градации. Ведь спектакль спектаклю рознь. Я и как театральный режиссер испытываю по отношению к этим 'нравится – не нравится' очень тягостное чувство. Потому что есть особая категория актеров, укладывающаяся в это прокрустово ложе. Таких актеров называют 'душка', 'милашка'. А это самое 'нравится' превращается сразу же в 'тащусь, балдею'.
Я не собираюсь изымать все человеческое из политики. И понимаю, что политик – это еще и человек, и он должен вызывать комплекс человеческих чувств у избирателя. Но вызывать их он должен с помощью содержания. Конечно, если его физический облик вызывает психологическое отторжение, то это отрицательным образом сказывается на политических возможностях. Но, во-первых, речь идет о крайних физических деформациях типа тех, которые приписывали, например, королю Ричарду III. Мол, горбун и так далее. Теперь это вроде бы опровергают.
Но предположим, что это было бы так – и что? Шекспир описывает Ричарда III как крайнее проявление этой самой физической отрицательности и связанного с нею психологического отторжения. И тут же демонстрирует, как это из минуса превращается в плюс (знаменитый эпизод с тем, как Ричард обольщает Анну). В любом случае, Ричард был желанен английской элите и английскому народу ровно настолько, чтобы стать королем. Не был бы он желанен – он бы не стал.
А почему он был желанен? Потому что, не будучи 'душкой' и 'милашкой', имел содержание, привлекательное для политического класса. И потому мог быть им выдвинут на высшую роль ('он далеко пойдет, этот самый Дик Глостер'). На Ричарда молились до тех пор, пока в нем видели выражение определенной политики. И перестали молиться, когда перестали видеть выражение этой политики. И лишь тогда заметили выдуманные или действительные физические изъяны.
Физические изъяны Ричарда проблематичны, но нарицательны. А физические изъяны Рузвельта все видели на фотографиях и в кино. И что?
Рузвельт был инвалидом. С точки зрения шоу он не мог иметь успеха. Американцы – это самый шоукратический народ мира. Но им было не до шоу. Они переживали самый тяжелый кризис в своей истории. И избрали инвалида, потому что видели в нем личность, через которую просвечивает определенное политическое содержание.
Рассмотрение политика как актера на роль героя-любовника – весьма проблематичная штука. Даже на уровне абсолютно бытовом. Ну, не срабатывает, и все. Михаил Михайлович Касьянов вроде бы годится на роль героя-любовника. Но только пока не встает на политический подиум. На подиуме же он теряет даже свои абсолютно бытовые качества. Странная штука, но факт. А вот Гавриил Харитонович Попов какое-то время обладал определенным политическим магнетизмом, включая бытовой. Но собственно антропологических предпосылок, как мы понимаем, для этого не имел.
Шварценеггер имел подобные предпосылки. Но лидером государства пока не стал, хотя добился высокого политического признания. А Ден Сяопин не обладал подобными предпосылками, но стал, может быть, самым крупным политиком второй половины ХХ века. И, в любом случае, великим лидером великой нации.
Впрочем, я не хочу долго обсуждать это самое 'нравится – не нравится'. Я просто показываю, что извлечение из политики некоего бытового измерения описанного типа – не дает никаких результатов. Что даже обычные люди, в том числе падкие на антропологический магнетизм особы женского пола, делают человеческий выбор в политике иначе, чем в жизни. Да и в жизни его делают иногда очень по- разному.
Но я-то обращаюсь не к обычным людям с их обытовлением политики. У обычных людей оно все же допустимо, хотя, как мы видим, тоже устроено не по принципу абсолютного вычитания содержания. У каждого человека есть право на содержание. И именно это право я собираюсь отстаивать.
Но отстаивать его можно лишь при каком-то соучастии тех, у кого это право отнимается. В конце концов, обыватель ('каждый человек' – это в том числе и обыватель) может и не хотеть содержания. И что поделаешь! Но есть некая категория людей, которая, казалось бы, не может отказаться от содержания. И ее-то надо обсудить в первую очередь.
Исследователи без права на содержание?
Может ли исследователь (ученый, интеллектуал иного профиля) выкинуть в помойку свое право на содержание и сохранить профессию? Право на содержание, являясь неотъемлемым правом каждого
