такая должность не располагает к особым симпатиям. Одно могу сказать с уверенностью: все его уважали.
Броуди вспомнил хорошо одетого, благополучного на вид господина, который отвернулся от него в ливерпульских доках год назад. Ему нетрудно было представить, что такой человек не вызывает к себе «особых симпатий».
– А почему вы его любили? – спросил он через минуту.
Даже не задумываясь о том, насколько это неподобающий вопрос, Анна сказала правду:
– Мне кажется, я влюбилась в него в ту самую минуту, как впервые увидела. Он был новым помощником моего отца. Мы встретились в отцовском рабочем кабинете в Ливерпуле, когда мне было шестнадцать лет, и я… слова не могла вымолвить. Да и потом, в течение многих лет я ни о чем не могла с ним разговаривать, кроме кораблестроения.
Как зачарованный, Броуди следил за ее ртом: уголки губ у нее опускались совсем чуть-чуть, когда она улыбалась, придавая лицу доброе, немного печальное выражение. Да, у нее была двойственная улыбка – теплая, но хрупкая, милая, но сдержанная, неуловимо грустная.
– Почему? – спросил он тихо.
– Потому что я всегда чувствовала себя неуклюжей, как подросток, и глупой. И некрасивой. А он был такой очаровательный, такой обаятельный и умный… И он был очень добр ко мне, хотя, конечно, понятия не имел, что я чувствую.
– А что было потом?
– Потом… Год назад мой брат погиб при падении с лошади. Это случилось в Линкольншире, в поместье его невесты.
– Вы были близки с братом? – спросил Броуди, когда она замешкалась.
– Я любила его, но… нет, мы не были очень близки. Он был на десять лет старше и видел во мне… ну, словом, маленькую дурочку, вечно путающуюся под ногами. На мою заинтересованность в делах компании и он, и мой отец смотрели… – Анна опять задумалась, тщательно подбирая слова, – с известной долей снисхождения.
«В сущности, – подумала она про себя, – снисхождение – это все же лучше, чем откровенное равнодушие». А ведь именно так относился к ней отец первые пятнадцать лет ее жизни. Анна была достаточно проницательна и давным-давно догадалась, что ее интерес к кораблестроению был изначально продиктован стремлением понравиться ему, привлечь хоть скудную толику его внимания.
Увы, ее старания так и не увенчались сколько-нибудь заметным успехом, однако с годами увлечение судостроением само по себе вознаградило ее за труды. Корабли стали ее страстью – единственной страстью, как ей казалось до того самого дня, когда Николас сделал ей предложение руки и сердца.
– Но Ник был не такой, – догадался Броуди, прерывая ход ее мыслей.
– Да, Ник был не такой. Он принимал меня всерьез и никогда не относился ко мне свысока. Иногда он даже спрашивал у меня совета.
– А после смерти вашего брата?
– Николас и Томас годами работали вместе, но так и не стали близкими друзьями… во всяком случае, мне так казалось. Поэтому я удивилась, когда Николас пришел ко мне после несчастного случая с моим братом. Он нуждался в утешении. Я тоже в нем нуждалась. Мы… оказали поддержку друг другу.
Лицо Броуди осталось бесстрастным, но в душе у него шевельнулось скверное подозрение.
– Мы начали встречаться и проводить время вместе не только на работе, – задумчиво продолжала Анна, – мы стали все больше говорить о вещах, совсем не связанных с кораблестроением.
Она улыбнулась. Ее кроткие глаза были полны воспоминаний.
– И вы полюбили друг друга…
– Ник полюбил меня, – с улыбкой поправила его Анна. – Я всегда его любила. А через шесть месяцев после смерти Томаса он сделал мне предложение. В этом самом костюме.
Да, теперь она могла говорить об этом с улыбкой. Ей почему-то было легко рассказывать мистеру Броуди о его брате.
Броуди откинулся назад, опираясь на руки, и посмотрел на облака, пытаясь представить себе брата рядом с этой женщиной. Почему-то ему никак не удавалось совместить образ Анны с тем человеком, каким, по его представлениям, стал Ник. Кусочки мозаики не складывались – какого-то фрагмента не хватало.
– Поначалу мой отец возражал. Насколько я поняла, он намеревался выдать меня замуж за какого- нибудь пэра, за титулованного аристократа… ну, словом за кого-то из тех, кому я была представлена на выпускном балу. Но я настояла на своем!
– Впервые в жизни? – предположил Броуди, хотя не сомневался в ее ответе.
– Да! Я сказала ему, что выйду замуж за Николаса без его разрешения, если потребуется. Он был так поражен, что сдался без дальнейших споров. Ну… если честно, отец ничего не мог возразить против Николаса кроме того, что он небогат, а в этом ему совестно было признаться. Поэтому он дал согласие.
– Вы рано лишились матери? – спросил Броуди.
– Мне было четыре года, когда она погибла при пожаре.
Они замолчали, думая каждый о своем. Вдруг откуда ни возьмись, появился кот Доменико. Не обращая внимания на Броуди, он взобрался на скамью, устроился на коленях у Анны, свернулся тяжелым теплым клубком и заурчал. Она погладила густую лохматую шерсть и села на скамейке поглубже, приспосабливаясь к его немалому весу.
Ей самой не верилось, что она поведала мистеру Броуди о таких секретах, которыми раньше не делилась ни с кем. Но стоило ли удивляться? Николас умер безвременной и страшной смертью, за которой не последовало ни отпевания, ни похорон, он ушел из жизни неоплаканным, и у нее не было возможности разделить свое горе с родными и друзьями. Она приехала в Италию одна, поселилась в чужом для нее доме и была вынуждена нести бремя утраты в одиночку. Конечно, Эйдин был ее старым другом, но даже с ним Анна чувствовала себя стесненной и не могла говорить свободно.
А вот с мистером Броуди – во всяком случае сейчас, в этот миг – она наконец сбросила груз обычной скованности. Естественный и непринужденный разговор о Николасе оказал на нее целительное воздействие. Легко было говорить с человеком, тоже любившим Николаса; какой-то безошибочный инстинкт подсказывал ей, что Броуди горячо любил брата. Несмотря на все то, что произошло между ними в прошлом или могло произойти в будущем, она знала, что всегда будет ему благодарна за эти тихие минуты доверия и умиротворения.
Однако возникшее между ними взаимопонимание оказалось недолговечным. Броуди задал следующий вопрос, мгновенно разрушивший очарование:
– Что вы будете делать, если окажется, что О’Данн прав и Ник действительно обкрадывал компанию вашего отца?
– Он этого не делал, – сухо возразила Анна. – Эйдин ошибается. Николас никогда бы так не поступил.
Броуди промолчал, мысленно спрашивая себя, действительно ли она так уверена в невиновности своего покойного мужа, как говорит.
Его молчание возмутило Анну.
– А вы верите, что он был на такое способен? – Она со страхом ждала ответа, но в то же время готовилась отвергнуть его, если этот ответ ее не удовлетворит.
– Не знаю, – честно признался Броуди. – Мы с Ником давно уже перестали быть друзьями: с тех самых пор, как умерла наша мать и мы пошли по жизни разными путями. Надеюсь, что он на это не способен, но…
– Но что? – нетерпеливо спросила Анна. Опершись локтями на колени, Броуди сосредоточенно рассматривал носки своих башмаков.
– Ник всегда был недоволен жизнью, даже когда мы были детьми. Его всегда тянуло к перемене мест. И еще… он всегда был жаден до денег.
«Потому что считал, что его обманом лишили состояния, принадлежавшего ему „по праву рождения“, как он сам говорил», – с горечью подумал Броуди, но вслух сказал другое:
– Давайте скажем так: я этого не исключаю. – Он услыхал, как Доменико сердито замяукал, очутившись на земле, и, подняв голову, увидел вскочившую Анну.
