мистер Пендарвис, – сказала она просто. – И хочу знать, он действительно серьезно болен?
Ее напряженная фигурка со стиснутыми кулачками и тревожными глазами была так трогательна, и это невольно заставило его осознать, что ложь Софи не единственный, пусть и совершенный из благих побуждений обман, который, как видно, оставит после себя боль в невинных сердцах женщин Уикерли. Стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче, он решил сказать ей правду.
– Вы знаете, что до прошлого года он работал шахтером. – Она кивнула. – И, как это часто случается с шахтерами, заболел туберкулезом легких. С тех пор он не в состоянии работать. Он был у двух врачей, и оба сказали, что не знают, чего ему ожидать. То есть выздоровеет он или нет, – объяснил он, увидев, как она побледнела.
– Но это серьезно? – спросила Сидони и, сделав над собой усилие, прошептала:
– Он может умереть?
– Это серьезно. Я молю бога, чтобы он не умер.
Она опустила голову. Он хотел взять ее за руку, чтобы успокоить, сказать, что им одинаково больно. Она взглянула на него и спросила запинаясь:
– Он говорил вам обо мне?
Он откашлялся и промямлил, не зная, что ответить:
– Он… ну… он…
– Простите, – вспыхнув, выпалила она, быстро повернулась и пошла к двери.
– Подождите, мисс Тиммс…
– Благодарю, что уделили мне время!
– Подождите.
Но она, не оглядываясь, выскочила из комнаты; он не побежал за ней, не желая смущать ее еще больше.
Коннор снова остался один, на душе стало еще тяжелее и гаже от усилившегося чувства вины. Он надорвал конверт от Радамантского общества и высыпал его содержимое на кровать. Краткое письмо председателя, оказавшееся сверху, озадачило его; он перечитал письмо дважды, прежде чем его смысл дошел до него. В письме говорилось: «Как вам известно, время для представления законопроекта ушло, однако мы решили начать задолго до новой сессии парламента кампанию в его поддержку и распространить ваш доклад. Еще раз выражаем вам благодарность за добросовестный и подвижнический труди надеемся, что наше сотрудничество в скором времени станет еще теснее».
В конверте лежала толстая брошюра в дешевой бумажной обложке с тисненным золотом логотипом Общества и заглавием внизу: «Журнал Радамантского общества, № 11, 1857». С замирающим сердцем Коннор раскрыл брошюру и нашел в ней свой доклад. Он озаглавил его: «Исследование условий труда на рудниках Корнуолла и Девоншира». Но Общество дало другое название докладу: «Англичане в опасности: свидетельства очевидца о плачевном состоянии медных рудников». Из трех рудников, на которых работал и которые описал Коннор, рудник, принадлежавший Софи, был на втором месте по опасности работы на нем. Упомянуто было все: и ужасающая жара под землей, и дряхлые лестницы, и плохой воздух, и не соответствующее требованиям врачебное обслуживание. Был даже намек на сговор между Софи и ее дядей с целью получения финансовой выгоды, поскольку его лавка была единственной на всю округу, где шахтеры могли приобрести вещи, необходимые им для работы. Этого Коннор не писал, и кое-какие слова и фразы в остальном тексте не принадлежали ему. Они взяли основные факты, раздули и драматизировали их, придав докладу тон морального осуждения Они даже упрекали викария, не называя его имени, в том, что он допустил, чтобы «подобные прискорбные факты имели место» в его приходе. Коннор упомянул социальный состав и количество населения в приходе и прочее в том же роде, включая и то, что в нем имеются две церкви, англиканская и методистская. Редакторы журнала, все как один методисты, рьяные последователи Уэсли, ухватились за это, но не удосужились упомянуть о том, что методистский священник тоже «не предпринимал шагов» против опасных условий на руднике. Они выбросили и его рассказ о том случае два года назад, когда Кристи Моррелл спустился один в забой и спас жизнь Трэнтеру Фоксу.
Как ни ужасался Коннор, он вынужден был признать, что статья получилась впечатляющей. Даже убийственной. Она произведет именно тот эффект, на который рассчитывало Радамантское общество, – возбудит еще больше гнев рабочих и в то же время склонит наиболее неуступчивых членов палаты общин в пользу реформаторского законопроекта, который Шейверс предложит на следующей сессии.
По справедливости, Коннор должен был бы испытывать радость, ощущение победы. Он нанес удар по алчности и равнодушию, по тем безымянным владельцам предприятий и проходимцам, которых можно будет наконец (благодаря его усилиям) считать ответственными за смерть тысяч людей, включая его отца и двух братьев. Но вместо этого он чувствовал холодный страх.
– Все хорошо, Софи, не так ли?
– Конечно, все прекрасно. Почему ты спрашиваешь?
Энни Моррелл приняла из рук Софи бокал мадеры, отказалась от предложенных бисквитов и, пожав плечами, с улыбкой сказала:
– Не знаю. Так, без причины.
Но Софи было трудно обмануть. Голос ее проницательной подруги звучал вкрадчиво, и свой вопрос она задала, дождавшись, когда они отошли в сторону, чтобы никто их не слышал. Конечно, Энни заметила, что глаза у Софи припухли и в ее поведении сквозит какая-то рассеянность, хотя она и героически старалась сосредоточиться на том, что говорят ей гости. Но как бы ни были они близки, как бы ни доверяла она Энни, она не могла поделиться с подругой своей тайной, и не только потому, что обстоятельства препятствовали этому. В настоящий момент она решала самый важный и трудный вопрос своей жизни, и, пока не найдет окончательного решения, необходимо хранить молчание.
– Интересно, что задержало Онорию? – раздался за спиной голос Лили Гесселиус, да так неожиданно, что Софи вздрогнула. – Не дождь, это точно. В конце концов, мы могли бы пить чай и в саду, мисс Дин. – Лили имела привычку хихикать, как юная девица, что далеко не всегда было уместно. Она сравнительно недавно появилась в Уикерли, была значительно моложе своего супруга доктора, и злые языки поговаривали, что Лили обожает флиртовать, особенно с друзьями доктора.
– Дождь еще может пойти, – возразила Энни. – Когда ветер гонит облака с юга, можно ожидать любых неожиданностей.
Софи улыбнулась про себя тому, как Энни защищает ее, и ее тону специалиста по погоде в Девоншире, хотя Энни жила в деревне еще меньше, чем Лили.
– О нет, так не пойдет. – Три дамы обернулись на голос преподобного Моррелла, который направлялся к ним из другого конца гостиной. – Мы не желаем, чтобы дамы уединялись в уголке пошептаться о своих секретах, заставляя мужчин скучать одних. Я послан просить вас вернуться в наше общество.
Женщины заулыбались, понимая, что он шутит, но тем не менее присоединились к остальным гостям. В этом – весь Кристи, подумала Софи. Ему даже не нужно делать усилий, чтобы поднять людям настроение: он добивался этого одним своим присутствием. Софи украдкой взглянула на Энни и не обманулась в своих ожиданиях: у Энни в глазах появилось выражение глубокой нежности, как всегда, когда муж оказывался рядом. Софи никогда никому не завидовала, единственно, кто мог вызвать в ней это бессмысленное и мучительное чувство, так это чета Морреллов. Их счастье было необыкновенным и безусловным; весь городок видел это.
Они присоединились к капитану Карноку с супругой, доктору Гесселиусу, Маргарет Мэртон и ее родителям. Лили вновь подивилась, какая причина могла задержать Онорию и ее отца, и Карнок ответил, что, насколько ему известно, сегодня нет заседания в суде – он и дядя Юстас, как и Себастьян Верден, были мировыми судьями.
Миссис Джессика Карнок выглядела очень модно в элегантном зеленом платье и шелковой мантилье, небрежно накинутой на плечи. Софи вспомнила, что они с мужем недавно вернулись из Саутгемптона, куда ездили отдохнуть и развлечься; в программу, конечно, входили и походы Джесси по магазинам. Она, как обычно, ловила каждое слово мужа, несмотря на то, что сейчас он мучил доктора Гесселиуса воспоминаниями о военной кампании 1846 года. Доктор, человек со сдержанными манерами, лысый, в очках с толстыми стеклами, которые скрывали проницательный взгляд карих глаз, выдававший острый и живой ум, посылал жене улыбку, сопровождая ее незаметным жестом – поглаживая диван рядом с собой, призывая присоединиться к нему или, возможно, спасти от разговорчивого Карнока. Лили не видела или предпочитала
