не замечать его сигналы; так или иначе она проигнорировала его и принялась рассказывать Энни о каком-то необыкновенном столе, который заказала краснодеревщику в Бейте.
Софи кивала и улыбалась, что-то отвечала, когда к ней обращались, разливала чай и помогала Марис передавать тарелки. Стрелки часов на каминной полке, казалось, застыли на месте; она дважды сверяла их с маленькими часиками, приколотыми к ее лифу. Она поймала себя на том, что смотрит на гостей – друзей и соседей, многих из которых знала всю жизнь, – отрешенным взглядом, представляя их реакцию, узнай они всю правду о ней и Джеке, и как повели бы себя в первый момент, как поступили бы потом. Шокированы были бы все без исключения, многие посчитали бы ее поведение возмутительным и позорным; кое-кто счел бы себя обязанным порвать с ней все отношения. Смогла бы она вынести это? Да, если бы пришлось. Но она молила бога, чтобы до этого не дошло.
Софи услышала звук подъехавшего экипажа и увидела в западное окно, как Томас идет к парадному крыльцу. Дядя Юстас и Онория наконец прибыли. Она изобразила приветливую улыбку, но в душе чуть ли не проклинала их: из-за их опоздания прием затянется как минимум еще на час.
В холле раздались быстрые громкие шаги. Софи, пристроившись на подлокотнике кресла, на котором сидела Энни, не успела встать, как дядя появился в дверях гостиной. Разговоры внезапно стихли, все обернулись к нему. На его красивом лице выступили багровые пятна, глаза пылали. В одной руке он держал трость, в другой – свернутую в трубку тонкую брошюру в бумажной обложке и нервно постукивал ею себя по бедру. Он знает, пронеслось в голове Софи. Он знает о Джеке. Софи охватило нехорошее предчувствие.
Юстас глядел на собравшихся, словно не узнавая их, словно забыв, что был приглашен к ней на чай.
– Дядя, что стряслось? – отважилась спросить Софи, сделав несколько шагов ему навстречу.
Он остановил на ней яростный взгляд, и она замерла на месте.
– Надеюсь, теперь ты удовлетворена.
В гостиную торопливо вошла Онория.
– Ты сказал ей? – требовательно спросила она отца; ее черные глаза горели от возбуждения.
– Господи, да что случилось? – не выдержала Софи. – Несчастье на руднике?
– Могла бы догадаться сама.
Значит, дело в другом. Тем не менее паника не покидала ее.
– Кто-нибудь пострадал?
– Прочти вот это! – прогремел дядя, сунув ей в руку брошюру.
Она взглянула на обложку с золотой эмблемой, прочитала название: «Журнал Радамантского общества», и ее вновь охватило дурное предчувствие. Негнущимися пальцами она нашла оглавление и прочитала заголовок первой статьи: «Англичане в опасности: свидетельства очевидца…»
– Это написал Пендарвис! – прорычал дядя. – Читай, читай!
– Джек? – переспросила она, оцепенев. – Джек это написал?
– Джек! – Казалось, мэра Вэнстоуна сейчас хватит удар. – Ты зовешь его Джеком?
Кристи Моррелл молча встал рядом с ней, готовый в любую минуту броситься на ее защиту. Она почувствовала благодарность к нему: ей не приходилось слышать, чтобы дядя прибегал к физическому насилию, но сейчас, судя по виду, он готов был на все.
– Вы тоже попали в этот пасквиль, преподобный отец. Он не называет вас прямо, но порочит, делая прозрачные намеки. Прочти это, Софи, черт возьми! Самое интересное начинается на десятой странице – там он пишет о твоем руднике.
Она сделала над собой усилие, чтобы овладеть голосом.
– Почему вы считаете, что это написал мистер Пендарвис?
– Он сам говорит об этом. Кого ты взяла на работу двенадцатого июня? Прочитай сама.
Она уже начала читать: «Я приступил к работе как сдельщик на руднике „Калиновый“ в Уикерли, приход св. Джайлса, графство Девоншир, 12 июня 1857 года. Владелица рудника, мисс Дин, предложила мне по 5 фунтов за шесть кубометров вынутого грунта и 2 фунта аванса в счет зарплаты, которые я вернул 30 июля из второго недельного заработка…» Она продолжала листать страницы, едва в состоянии понимать написанное. Все плыло перед глазами, изредка выхватывавшими ужасные фразы: «…жара, отнимающая силы, люди падают в обморок чуть ли не ежедневно… туберкулез шахтеров является прямым следствием тяжелого, нездорового воздуха в забоях… полное равнодушие даже к минимальным удобствам для работающих на поверхности, например: отсутствие кипятка в обеденное время зимой». Резкий голос дяди отдалился, стал нечетким. Она не помнила, как очутилась в кресле, но увидела тревожное лицо Энни Моррелл, склонившейся над ней.
– Это ошибка, – услышала Софи свой собственный голос, – он не мог сделать такого. Это кто-то другой. Как у вас оказалась эта брошюра?
– Мне дал ее Клайв Ноултон, – раздраженно ответил Юстас. – Каждый член палаты общин получил этот пасквиль, так что они будут знать, как голосовать, когда Радамантское общество, – он презрительно скривил губы, – примется на следующей сессии размахивать этим рупором своих социалистических идей, чтобы протолкнуть законопроекте реформе на рудниках. Они разослали доклад и в газеты. К понедельнику вся страна сможет прочитать его!
Ей стало плохо. Перед глазами плыли слова: «опасно», «невыносимо», «бесчеловечно». Она стиснула пальцами виски.
– Что тебе известно о нем? – требовательно спросил Юстас, нависая над ней. Софи не знала, что ответить. – Ты взяла его на работу. Кто он? Разве ты не знала, что он мошенник?
– Он не мошенник. Он тот, за кого себя выдавал.
– А ты пыталась это проверить? Потребовала хоть каких-нибудь доказательств того, что он…
– Да! Я написала в «Карн-Барра», и они ответили, что знают его. Он был болен, полгода не работал. Все, что он сказал мне о себе, оказалось правдой. – Она встала. – Тут явная ошибка, это, должно быть, кто-то другой. Я знаю его, – сказала она отважно. – Он не поступил бы так со мной. С нами. – Позади нее охнула шокированная Онория. Софи не обратила на нее внимания и сказала не слишком уверенно:
– Если на «Калиновом» и был шпион… то это не Джек Пендарвис.
– Нет, это не Джек Пендарвис.
Единый удивленный возглас вырвался из груди каждого, когда они повернулись на голос и увидели на пороге гостиной человека, смотревшего на них прямым и твердым взглядом. Софи с трудом удержалась, чтобы не броситься ему навстречу. Она прижала руки к груди, почувствовав неимоверное облегчение. Ноги едва держали ее. Она не произносила ни слова, но глаза ее, устремленные на Джека, говорили: я это знала.
– Доклад написал я, – сказал он хриплым от волнения голосом, глядя только На нее. – Я Коннор Пендарвис. Я воспользовался именем моего брата, чтобы получить работу на вашем руднике.
Время остановилось. Софи не могла понять, что он говорит, и сначала пыталась найти в его словах какой-то иной смысл.
– Нет, Джек, – прошептала она, качая головой. – Не говори так. О нет, Джек.
Коннор не видел никого и ничего, кроме нее. Он смотрел, как ее бледное лицо начинает пылать по мере того, как до нее доходит правда. До этого ее глаза были испуганными, теперь ее взгляд стал пустым, невидящим. На губах появилась неестественная, застывшая улыбка; она нервно качала головой и пристально смотрела на него, не моргая, не плача. Коннор не мог подойти к ней, не мог и продолжать стоять в дверях, видя, что происходит с ней.
– Софи, прости меня.
Он не увидел трости, только услышал, как она рассекла воздух за миг до того, как белая, слепящая боль обожгла щеку; раздался женский крик. Другой удар пришелся по руке, заставив его пошатнуться. Он увидел, как Кристи Моррелл резким движением вырвал трость из руки Вэнстоуна.
Коннор занес руку, чтобы обрушить на Вэнстоуна ответный удар, но какой-то человек встал между ним и Юстасом. Коннор выругался, чувствуя, как горячая струя крови бежит по лицу и шее за воротник. Моррелл оттолкнул его.
– Убирайся! – вопил Вэнстоун, пытаясь наскочить на Коннора, а незнакомый мужчина сдерживал его, схватив за руки. – Убирайся!
