Война андуйев, или война колбас (andouilles) расшифровывается как война в трауре (en deuil), поскольку две соперницы, Диана Пуатье и Екатерина Медичи, в равной степени отдавали предпочтение черному цвету. Екатерина была сторонницей Кварты, то есть римского католицизма и демократии; Диану поддерживала Квинта, или партия аристократов и кальвинистов, доктрина которых имела название теории квинтэссенции. Если бы тогда эта партия победила, мы сегодня все были бы протестантами и жили бы по английской конституции.
Я уверен, что нет ничего более интересного, чем этот отрезок нашей национальной истории; это один из важнейших узлов всемирной истории и пролог к Варфоломеевской ночи, обеспечившей окончательный триумф демократического режима, представленного парижской буржуазией. Но невозможно следовать за Рабле и следить за его рассказом, не поняв, что же представляли собой Кварта и Квинта, к которым он обращается постоянно, чтобы рассказать о важнейших событиях свой эпохи. Так как Рабле никогда не писал для профанов, то его очень мало заботило, сможем ли мы его понять. Тем не менее, ясно, что после долгих колебаний между Квартой и Квинтой он отдал предпочтение Кварте, то есть римской Церкви, которая в большей степени соответствовала его мужественной природе, чем женственные хитросплетения и интриги Квинты. Известно, что он умер как истинный католик, отказавшись от патронажа кардинала Шатильона, одного из корифеев Квинты, и перейдя под покровительство кардинала Лотарингии, который никогда не покидал партию Кварты.
Что касается несчастного Генриха II, то он всю свою жизнь метался между Квартой и Квинтой, то есть между своей женой и своей любовницей. Сердцем и душой он был с Квинтой; однако партия Кварты была настолько сильна благодаря поддержке всей парижской буржуазии, что он так и не смог развестись со своей женой и был вынужден смириться с присутствием в его семье, помимо Дианы, еще и нелюбимой им Екатерины.
Она была, тем не менее, почти так же красива и образована, как и ее соперница, да к тому же еще и гораздо моложе. Но муж и дети презирали ее, поскольку она происходила из семьи флорентийских кондитеров, и на ее гербе сохранилось то печенье, которое принесло ей удачу и богатство. Стойкая, как и все итальянки, и к тому же из буржуазной семьи, она терпеливо ждала все то время, пока светила звезда Дианы, бывшей одним из самых лучших министров иностранных дел в нашей истории; но после военной катастрофы Сен-Квентина произошло одно из самых загадочных убийств, позволившее Екатерине избавиться от Генриха в тот момент, когда он готовился к отречению, в результате которого доктрины Квинты стали бы господствующими. С этого времени между Квартой и Квинтой, то есть между парижской буржуазией и провинциальной аристократией, началась война, длившаяся 40 лет и закончившаяся только отречением Генриха IV.
Диану изгнали из Лувра; но она оставалась вдовой сенешаля Нормандии, суверенной герцогиней Валентинуа и самой богатой принцессой королевства. Более того, она была гроссмейстером одной огромной и очень древней масонской ложи, имевшей свои филиалы по всей Европе и во всем мусульманском мире, в равной степени отвергавшей как католицизм, так и лютеранство, однако усматривавшей некоторое родство своих учений с доктринами кальвинизма, к которому, в конце концов, Диана и примкнула. После смерти Генриха II Квинта становится тайным ядром политической партии, объединявшей в своих рядах наиболее знатных сеньоров королевства.
По их воле Диана Пуатье составила сама или кому-то поручила составить что-то вроде шутовского евангелия этой партии, которое сначала появилось под названием «Остров Звонкий», а затем было добавлено к четырем книгам Рабле, добавлено только из-за номера этой новой книги, превращавшейся, таким образом, в книгу V, или книгу Квинты.
Политика играла в ней гораздо менее значительную роль, чем в тех книгах, которые принадлежали самому Рабле, поскольку Диане, оказавшейся, как сказали бы сегодня, в рядах оппозиции, не о чем было рассказать читающей публике, кроме убийства Генриха П. Она сделала это, использовав несколько иероглифов в заголовке книги. Поэтому пятая книга может все же рассматриваться как дополнение к историческим хроникам и к рассказам о Пантагрюэле.
Но так как она была принцессой и чрезвычайно богатым человеком, у нее не было необходимости соблюдать такую же осторожность, как простому монаху. Этим вполне можно объяснить ту смелость и небывалую грубость, с которыми она атаковала приспешников Екатерины, то есть Мальтийский орден, или гурманов, Пушистых Котов, или Парламент, и братьев Фредона, или иезуитов. Эти последние еще только появились; Рабле умер до того, как об иезуитах начали говорить. Таким образом, невозможно приписать ему язвительный диалог Панурга с Фредонданом Фредондиллом (в русском переводе — Распев.
Были ли у нее соратники? Это еще более вероятно. Называют обычно Ронсара и Анри Эстьена; но следует предположить, что ей помогали и старший Бероальд де Вервиль, и кардинал Шатильона. Почти никто всерьез не думает, что она писала эту книгу одна.
На самом деле известно, что загадочное стихотворение, которое служит эпиграфом к V книге Пантагрюэля, было подписано NATVRE QVITE.
Современники знали, что скрыто в анаграмме и без труда читали в этой подписи имя Жана Тюрке (NATVRE QVITE — JEAN TURQUET), который якобы был другом Рабле и его душеприказчиком. Но это был фантастический персонаж, и о нем больше никто ничего не знал. Ни сторонники Кварты, ни приспешники Квинты, в равной степени связанные обещанием хранить тайну, за чем бдительно наблюдали из Ватикана, не пожелали рассказать нам о нем больше. Однако было достаточно переместить всего одну букву, чтобы расставить, как говорится все точки над I.
Читаем в этой анаграмме три слова — JANE TVRQ-ET, и получаем если не объяснение загадки, то, по крайней мере, ключ, который позволит ее расшифровать.
У древних латинян солнце называлось Янус (IANVS), а луна — Яна (IANA), на греческом — iaino, «согревать», «излечивать»; на итальянском это слово произносится «Дженнаро» (Gennaro), то есть «Дианус» (Djanus), «Диана» (Djana), и вместо того, чтобы писать jana, итальянцы стали писать это слово так, как оно произносилось, то есть Diane. В то же самое время слово Janus сохранило свою изначальную орфографию. Пример, обратный подобной метаморфозе, можно обнаружить в современном французском. Так слово «день» мы сегодня произносим и как jour, и как diurne, а изначальное его произношение — diurnus. Имя Жан, следовательно, синоним латинского имени Диана.
Нет необходимости объяснять слово Turq, по крайней мере, в настоящий момент.
ЕТ — это haste, hette, hitte. В старо-французском это слово обозначало древко, на которое насаживали либо копье, либо знамя; однако чаще всего это слово обозначало само знамя.
Выражение Jane Turq Et можно расшифровать так: «Диана с турецким знаменем». Известно, что на конце древка турецкого знамени обязательно находился полумесяц с привязанными к нему несколькими бычьими хвостами, или же полумесяц изображался на самом полотнище. Чаще всего это был серебряный полумесяц на красном фоне, который символизировал планету Марс.
На развалинах замка Анэ можно увидеть полумесяц во всех возможных положениях; но большее значение имеет иероглиф, который на языке геральдики называют «люнель»: известно, что он пришел из Испании. Это и есть настоящее имя той религии, в честь которой Диана Пуатье возвела странную часовню в замке Анэ и составила или поручила кому-то составить V книгу Пантагрюэля. Анаграмма из этой книги является не единственным доказательством; мы представим и другое, не менее убедительно, когда обратимся к оракулу божественной бутылки. Эта религия не была творением знаменитого сенешаля, но имела очень глубокие корни, на которые Рабле сделал намек в рассказе Панурга о том, как тот, голый, висел на вертеле у турков (Turque haste, то есть, на древке турецкого знамени); она существовала с давних пор и пережила не одно столетие; так, например, на премьере «Мещанина во дворянстве» Мольера был раскрыт ее пароль — «мараба басашем», что значит на еврейском — радостное изобилие.
В средние века адепты этой религии, в отличие от сторонников Кварты, скрывавших свои тайны в ребусах вульгарного языка, которые весьма трудно разгадать сегодня, полагали, что лучше всего защититься от любопытства профанов можно, используя еврейский язык, и благодаря этому в наши дни их
