что Логинов написал роман на основе монгольской мифологии. Ничего подобного. Я уже сказала — никакие канонические системы в основе романа не лежат. Я сказала также никакие канонические…
В раннем христианстве оппозиция Бог — Сатана выражена слабо. Господь всемогущ, и представлять, что Сатана может реально противостоять ему — значит, умалять величие Божье. Но прежде христиан и в первые века их были гностики, отнюдь не считавшие Творца всемогущим. Ибо тот Творец, которого мы знаем — лишь слабая эманация, отражение истинного непознаваемого Бога. Разумеется, у такого творца- демиурга может быть 'черный двойник', Сатанаил, истинный хозяин нашего мира. 'Сотворение мира — эпизод второстепенный. Блистательная идея — мир, представленный, как нечто изначально пагубное, как косвенное и превратное отражение дивных небесных помыслов'. (Х.Л.Борхес, 'Оправдание лже-Василида', цит. по кн. 'Письмена Бога', М., 1992).
Но гностицизм был всего лишь философской системой, вдобавок элитарной. Потом пришел пророк Мани и создал на ее основе 'учение, доступное всем' — о вечной борьбе света и тьмы и регулярных явлениях 'посланцев света'. Церковь тут же объявила манихейство ересью и принялась его искоренять.
Говорят, все со временем становятся похожи на своих врагов. На протяжении столетий манихейство возрождалось под именами павликианства, движения катаров и вальденсов, богомильства считавших мир вотчиной Сатанаила.
На протяжении столетий церковь уничтожала павликиан, катаров, вальденсов и богомилов, жгла их на кострах, объявляла против них крестовые походы. К исходу Средневековья с ересью манихейства было поконченно. Но если бы люди внимательно взглянули окрест себя, то увидели бы, что живут в манихейском мире.
Влияние гностическо-манихейской доктрины на формирование цивилизации — тема, вполне достойная внимания писателя вообще и писателя-фантаста в частности. В нашей литературе она затронута, кажется, только Аркадием и Борисом Стругацкими в 'Отягощенных Злом'. Но, если у Стругацких идет речь о *нашем* мире, *нашей* цивилизации, то Логинов развивает эту тему на материале 'вторичного мира'. Мира, изначально пагубно для человека.
Далайн — четырехугольник, обнесенный стеной Тэнгэра, где плещется ядовитая влага и торчат каменные острова — оройхоны. Оройхоны бывают сухие, мокрые и огненные, причем жизнь возможна только на сухих. Множество хищных и омерзительных тварей — не считая явлений Многорукого, уничтожающего все живое везде, где дотянутся его щупальца. Плюс еще всевозможные прелести. Невозможный мир. Невыносимый мир.
…А люди живут. И не просто живут — цивилизацию построили, отнюдь не примитивную. Научно- техническая мысль не дремлет — во всяком случае, при полном отсутствии в далайне каких-либо металлов и крайне редко встречающемся дереве до огнестрельного оружия и артиллерии здесь додумались.
…И мысль социально-политическая — тоже. В далайне представлены едва ли не все возможные формы правления. Классическая абсолютная монархия (Страна Вана). Теократия (Страна Старейшин). Тоталитарная структура в духе 'лагерного коммунизма' (Страна Добрых Братьев). Анархическое общество изгоев, из которого при нормальном миропорядке способен прорасти 'здоровый капитализм'. Короче, все. А значит, к несчастьям человечества, запрограммированным от сотворения далайна, добавляются еще и неизбежные войны.
И все это на крохотной площадке, потому что весь далайн, весь мир этого человечества, если двигаться вдоль стены Тэнгэра по прямой, можно пешком обойти за четыре дня. Правда, прямых дорог в далайне нет.
По этому миру и странствует герой романа Шооран. Странствует под видом солдата-цэрэга, каторжника, бродячего сказителя, тщательно скрывая свой дар илбэча. Потому что на илбэче не только проклятие Многорукого, обрекающее его на вечное одиночество. Илбэч — желанная добыча для любого правителя, потому что илбэч создает в далайне новую сушу. Новая суша — новые территории. Без комментариев.
Шооран бродит, автор же вместе с ним осваивает мир далайна, описывая его реалии (перечислять которые было бы слишком долго) и то, что формирует духовный мир его обитателей. 'Миф о творении' здесь уже цитировался. Есть и мифы о культурном герое, героические и любовные предания, скабрезный 'низовой' фольклор. И почти везде — центральная фигура — Многорукий, дьявол и бог этого мира. И при всей его искусственности, лабораторной заданности, мир получается весьма достоверным и в чем-то очень знакомым. Сравните:
'И каждый говорил своему брату: — То, что ты видишь, — мое, и все иное — тоже мое' (Логинов).
'И сказал брат брату: 'Это мое, и это — мое же'. ('Слово о полку Игореве').
'Ты хочешь меня уничтожить, о Тэнгэр! Но подумал ли ты, что вместе со мной ты разом уничтожишь половину вечного времени, и половину бесконечности, их обратную, темную сторону? Сможет ли твоя светлая сторона существовать без меня, и на чем будет стоять алдан-тэсэг, если не будет моей бездны?' (Логинов).
'Ты произнес свои слова так, будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что делало бы твое добро, если если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и от людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом?' (М.Булгаков, 'Мастер и Маргарита').
'Изгои — люди, загнанные жизнью туда, где жить нельзя' (Логинов).
'Жизнь — это место, где жить нельзя'. (М. Цветаева. 'Поэма конца').
Этот ряд можно было бы продолжить вплоть до братьев Стругацких, и, кажется, подобные 'скрытые цитаты' не есть случайные оговорки, и уж, конечно, не плагиат, а цепь условных знаков следуем за русской литературной традицией. Но только ли русской и только ли литературной?
'За прошедшее время страна всеобщего братства одряхлела еще больше, хотя и вела успешные войны разом на двух фронтах. В общинах оставались только женщины, которые и кормили всю страну, выполняя как женские, так и мужские работы. Мужчины поголовно считались цэрэгами. Сказочная добыча… давно рассосалась неведомо куда, новых приобретений заметно не было, но весь народ… жил надеждами, а значит не жил вовсе'. Знакомо?
Или: 'После падения твердокаменного государства принудительной любви и узаконенного братства, на каждом оройхоне обосновался свой особый царек или республика, отличающаяся от прошлых времен лишь немощью и особым изуверством. Никто там не стал жить ни лучше, ни сытнее, все, как и прежде, ненавидели чужаков, а сами старались кормиться за счет более слабых соседей'.
Политический памфлет? Не без этого. К счастью, этим дело не ограничивается, иначе 'Многорукий бог' ничем не отличался бы от 'Анастасии' Бушкова, от чего Тэнгэр миловал.
Что же до принадлежности к культурным традициям, то тут невольно вспоминается, что культурологи определяют цивилизацию Запада как 'культуру вины', а цивилизацию Востока как 'культуру стыда'. В своих рассуждениях Шооран приходит к мысли, что во всех бедах мира виноват не дьявол — Многорукий, но демиург Тэнгэр, ибо творение — это действие, а всякое действие влечет за собой зло. Рассуждение абсолютно в духе китайской (конкретно, даосской) философии, проповедующей принцип 'недеяния'. Но вывод-то каков? 'Виноват тот, кто делает. Значит, будем виновны'. Спрашивается, ушел ли Логинов в действительности от своего изначального 'западничества'?
Следует заметить, что роман вовсе не является мешаниной философских, религиозных и политических рассуждений, как, похоже, следует из моих заметок. Это, как и положено роману, прежде всего история. История о творце. Ибо дар илбэча метафора творчества (определение 'поэт' в романе прилагается только к Шоорану, хотя сказители в далайне не так уж редки). И творчества как жажды абсолюта. У Шоорана есть еще один антагонист, кроме Многорукого. Это его собственный брат и антипод Ээтгон. Если Шооран — 'тип творца', Ээтгон — 'тип реального политика', 'рачительный хозяин', вроде ануйевского Креона. Шооран стремится уничтожить зло, Ээтгон — к нему приспособиться. И житейская правда в конечном счете на стороне Ээтгона. Что, в общем, тоже малоутешительно.
…И о том, куда такая жажда абсолюта способна завести. Потому что в борьбе с жестокостью мира Шооран незаметно перешагивает грань, за которой строит уже 'не для людей, а против далайна'. А человечество для него сосредоточилось в прибившейся к нему юродивой карлице Ай, по слабоумию своему
