Есть такое мнение
Василий Владимирский
Вскрытие покажет
Трудно подражать творческой манере Владислава Петровича Крапивина, почти невозможно. Тем не менее, желающих сделать это хоть отбавляй. Какие имена, какие произведения! Тяглов, Лукьяненко, Ютанов, Геворкян, 'Круги Магистра', 'Рыцари Сорока Островов', 'Оборотень', 'Черный стерх'… А по скольким произведениям рассыпаны щедрой рукой скрытые и явные цитаты из книг Крапивина? Кажется, с годами эстетические принципы 'пионерско-готического романа', как прозвали его недоброжелатели, вошли в плоть и кровь отечественной фантастики едва ли не глубже, чем эстетические принципы Стругацких. Появилось — и, чтобы там не говорили, лихо набрало обороты, целое 'крапивинское' направление. Несмотря на свою малочисленность, авторы, работающие в этой манере, чаще вступают на 'терра инкогнита' новых возможностей, чем их коллеги-традиционалисты. И все-таки, переложить на язык образов бессознательное так же умело, описать неуловимые эмоции столь же красноречиво, как Владислав Петрович, до сих пор не удалось никому.
Крапивин умудрился каким-то одному ему известным (или неизвестным?) способом описать самое простое, то, задуматься о чем мало кому придет в голову. Возможно, именно это и вызвало странную, чрезмерно эмоциональное неприятие со стороны некоторых критиков. Или что-то иное, скрытое в недрах бессознательного? Не берусь судить.
Зато я прекрасно помню, как я впервые читал 'Голубятню на желтой поляне'. Мне было тринадцать лет, и я жгуче завидовал героям, завидовал их нарочитой непорочности и ангельской белизне, которой в жизни не бывает. Немного позже я задался вопросом, который не дает мне покоя до сих пор: почему же Владислав Петрович, человек, уже в силу своей профессии обязанный понимать, что так *не бывает*, пишет так, и никак иначе? Если отставить в сторону отдающий демагогией тезис о воспитании подрастающего поколения на позитивных примерах литературных героев (ибо для детей вся искусственность крапивинских построений более чем очевидна), остается предположить, что это получается у Владислава Петровича непроизвольно.
И вот — новая книга. Новая попытка переосмысления окружающей действительности и переоценки своего отношения к ней. 'Сказки о рыбаках и рыбках' и 'Помоги мне в пути…' — две сильные, жесткие вещи из 'командорской' серии. Две серьезные попытки самоанализа. Что же сублимирует в своих произведениях Владислав Петрович, что, обильно выплескиваясь на страницы его повестей и романов, делает их в своем роде единственными и неповторимыми?
Есть в 'Сказках о рыбаках и рыбках' герой, некий Волынов талантливый художник, стихийный педагог, потенциальный командор. Один из тех лилейно-белых персонажей, что противостоят у Крапивина абсолютному злу мира взрослых, приятное исключение из неприятного правила. В определенный момент Волынов этот задается вопросом: 'Неужели эта дура (имеется в виду безымянная 'баба-критикесса' — В.В.) возьмется утверждать, что Том Сойер и, скажем, Сережка из 'Судьбы барабанщика' похожи друг на друга? Или Питер Пэн напоминает Витьку Щелкуна из 'Школьной рапсодии'? Или пацаны из лихой книжки 'Рыжие петухи на тропе войны' чем-то сродни мальчикам Достоевского?' Господину Волынову проще, он всегда может призвать на помощь авторитет авторов книг, которые иллюстрирует. А что может сказать в свое оправдание писатель, создающий свои собственные миры? Недаром приятель Волынова говорит ему: '… Похожи они трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги. Волыновский стиль…'
Эх, Владислав Петрович, если бы все было так просто…
Что и говорить, беззащитность и отвага — сочетание трогательное. Однако в реальной жизни оно встречается на порядок реже, чем на страницах крапивинских книг — если вообще встречается. Это не упрек, а констатация факта. Крапивин пишет своих героев такими, каким он хотел бы видеть самого себя в детстве, и, хотя герои его внешне различаются, все они одинаково простодушны и невинны, как стойкие оловянные солдатики, сошедшие с одного конвейера. Владислав Петрович валит в одну кучу все положительные качества, которыми могут отличаться дети, не обращая при этом особого внимания на то, что качества эти зачастую являются взаимоисключающими. Различия между героями, как правило, заключаются в разном 'процентном соотношении' этих качеств, но присутствуют они всегда в полном составе. Отрицательными чертами автор наделяет своих малолетних героев с большой неохотой, приберегая такие подарки для предателей и мерзавцев вроде Ласьена и компании, являющихся не более чем марионетками в руках Темных Сил взрослого мира. Такое впечатление, будто Владислав Петрович никак не может понять, что дети бывают очень разными, зачастую гораздо более разными, чем взрослые, и разница эта глубже, чем разница между 'хорошими' и 'плохими' мальчиками. 'Ты создал себе идеал — маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандалиях… И на основе этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев… От себя-то все равно не убежишь'.
Итак, исходная посылка творчества В.П.Крапивина: люди рождаются невинными и, являясь своеобразной 'вещью в себе', не несут ответственности перед Вселенной.
Во всех его произведениях есть только один герой, отраженный в десятках зеркал и окруженный порождениями абстрактного зла. Мир Крапивина — это очень неуютный мир. Маленького человечка здесь со всех сторон окружают мерзавцы и равнодушные холодные подлецы. Единственный смысл жизни появляющихся изредка положительных взрослых героев — защитить, спасти, оградить невинное дитя от окружающей действительности, мира 'тех, которые велят'. Ни к чему другому эти эфирные существа просто не способны. У них по определению не может быть каких-то своих, собственных интересов, никак не пересекающихся с интересами подопечных недорослей, ничего своего, никаких тайн и секретов. Своеобразная авторская ревность проявляется в том, что помимо двух-трех 'лилейно-белых' героев все остальные взрослые персонажи книги представляют собой полную им противоположность. Естественно, из всякого правила бывают исключения. Есть они и у Крапивина — достаточно вспомнить 'Голубятню на желтой поляне', где и дети, и взрослые находились в примерно равном положении. Именно поэтому молчаливое большинство взрослых на Планете и состояло из неплохих, но сломленных 'теми, которые велят' людей.
Мелочи, досадные мелочи постоянно мешают целостному восприятию нарисованной Владиславом Петровичем картины. Например, когда в 'Сказках…' очаровательный Юр-Танка, знакомый нам по предыдущим книгам цикла 'В глубине Великого Кристалла' малолетний князь скотоводческого племени (! — В.В.), трогательно переживает из-за убийства золотой рыбки, я сразу перестаю верить Крапивину. Значит, быка Ваську 'по горлу острой сталью' можно, а безмозглую рыбку — ни-ни? 'Она же живая!' Одно из двух: либо Владислав Петрович имеет крайне своеобразное представление о жизни скотоводческих племен, либо племя Юр-Танка прочно встало на путь вегетарианства. Правда, в этом случае не совсем понятно, чем же они все-таки питаются в глухой степи, но это, в конце концов, не так уж и важно. Главное — гуманизм, не так ли? (Кстати, сам образ рыбки, которая должна умереть, чтобы выполнить желание, в этом контексте сам по себе наводит на определенные размышления).
К слову, один из наиболее талантливых продолжателей 'крапивинского' направления, Сергей
