Лукьяненко, в своем отрицании постулатов мэтра допустил в 'Рыцарях Сорока Островов' ошибку, странную для человека, уделяющего столько внимания психологии. Если герой Крапивина — это агломерат разнообразнейших положительных качеств, на самом деле свойственных детям, но плохо уживающихся в одной личности, то Лукьяненко наделил своих героев (так и хочется написать 'пациентов') достаточно цельной и правдоподобной психологией, но — свойственной взрослым. Впрочем, когда у одного хорошего писателя герой проходит 'по сто километров в день', у другого по сорок, но зато по пересеченной местности и с сорокакилограммовым рюкзаком за плечами, а у третьего горюет о 'сотне баб', которые останутся неосчастливленными в случае его безвременной кончины, обращать внимание на такие мелочи даже как-то неудобно. Какие только чудеса с человеческой психологией и физиологией не творят отечественные фантасты 'четвертой волны'!
В 'Сказках о рыбаках и рыбках' Крапивина мы можем, по крайней мере, заметить мучительные попытки автора проанализировать недостатки собственного творчества и добраться до их скрытых корней. Болезненная процедура…
Итак, каждый ребенок у Крапивина по определению безгрешен и невинен до тех пор, пока не подвергнется тлетворному влиянию мира взрослых. Любое отрицательное влияние, таким образом, может быть оказано на него только извне. И, одновременно, любая подлость, совершаемая взрослыми 'в защиту Детства', автоматически перестает считаться подлостью (сотрудничество Валентина Волынова с госбезопасностью ровным счетом ничего не значит, поскольку так он мог эффективнее выполнять функции защитника и охранителя, следовательно — все оправдано).
Противоречие? Ничего подобного!
Дело в том, что ребенок и взрослый у Крапивина не равны априорно. Единственные герои и действующие лица в произведениях Владислава Петровича — дети, все же остальное — не более, чем необходимый для придания сюжету динамики фон. В книгах Крапивина сам процесс взросления преподносится как почти неизбежная, но от того не менее страшная деградация личности. Его взрослые герои буквально живут прошлым, и воспоминания детства для них, как правило, важнее будничных забот дня сегодняшнего. Заметьте: они погружаются в воспоминания не о первой любви или первом самостоятельно выполненном ответственном задании, — нет, им вспоминаются пыльные лопухи их детства и тополя во дворе дома, где они играли в одиннадцать лет, разбитые коленки и полученные в школе двойки. Похоже, что им просто нечего больше вспоминать, этим постаревшим 'крапивинским мальчикам'. Их взрослая жизнь скучна, однообразна и лишена ярких красок — до тех пор, пока на их пути не появляется Ребенок. Характерно, что это не зависит ни от темперамента, ни от профессии, ни от возраста персонажа — и скадермен Яр, и скромный служащий Корнелий Глас, и человек искусства Волынов чувствуют себя одинаково неполноценными, пока не появляется кто-то, кому они могут 'служить' и кого они могут 'защищать'. Впрочем, служба эта даже приятна, потому что это служба Идеальному. Крапивин упорно доказывает, что лучшая участь, на которую только может рассчитывать взрослый, это выполнение функций обслуживающего персонала и телохранителя при идеальном ребенке — в том случае, конечно, когда тот в этом еще нуждается, то есть, пока он не научился самостоятельно скакать по всем Граням Кристалла. Ну, а после этого остается только пойти в Церковь Матери Всех Живущих и тихонько отдать концы, как и поступает старый Командор. Впрочем, с 'крапивинскими мальчиками', вероятно, действительно приятно было бы иметь дело — если бы они существовали в действительности. Все-таки, у психологии тоже есть свои объективные законы, которыми не рекомендуется пренебрегать.
Отсюда закономерно вытекает другая проблема творчества Крапивина — контраст между чрезвычайно зримым, ярко выраженным, сочным и деятельным Злом, и размытым, аморфным, вялым Добром. А о том, что эта проблема действительно актуальна, свидетельствует второй роман сборника, 'Помоги мне в пути…' ('Кораблики').
Главный герой повести, пронизанной все той же командорской символикой, межпространственник Петр Викулов, един, так сказать, в трех лицах. Викулов-отец, Викулов-сын (приемный) и некий Дух (правда, не совсем Викулов и совсем не святой). И вот что примечательно: самую интересную, самую по-своему- полную-жизнь ведет именно эта ипостась господина Викулова, носящая в миру имя Феликс Антуан Полоз. Как всегда, мерзавцы у Крапивина активны и деятельны (вспомним, хотя бы, 'манекенов' из 'Голубятни…'). Цели ясны, задачи определены — будь то бредовая идея создания мыслящей Галактики или банальная возня из-за власти. Гражданин же Полоз, несмотря на все свои завиральные идеи, ближе к нам, чем те же 'манекены'. Вполне наш, земной садист, растлитель и маньяк-убийца. Он — активен, он — действует, наступает, давая тем самым возможность силам Добра проявить свои лучшие качества: принципиальность, быстроту реакции и, конечно же, милосердие к падшим. Так почему-то всегда происходит: до тех пор, пока абстрактное добро противостоит в высшей степени конкретному злу, книги Владислава Петровича читать интересно. Однако, стоит ему взяться за описание Мира Победившего Гуманизма (например, в 'Лоцмане'), как получается что-то тусклое, размытое, неотчетливое. Чувствуется, что автору нелегко представить, для чего, собственно, нужны положительные персонажи там, где их со всех сторон не окружают патологические типы вроде Полоза, жаждущие крови христианских младенцев. Вывод: Владислав Петрович прекрасно представляет, какие темные страсти могут разрушить душу тринадцатилетнего подростка; положительные же его герои теряют свойственную им 'полупрозрачность' лишь в непримиримой схватке со Злом. Видимо, это следствие того, что в жизни подобные характеры отсутствуют вовсе — как ни жаль. Я, конечно, не хочу никого задеть, — ни боже мой! — но столь долгое и сладострастное затаптывание ногами всяких 'манекенов', 'псевдокомандоров' и прочих малоприятных типов, согласитесь, требует рационального объяснения!
Интересная и благодатная тема — взаимоотношения между Крапивиным и религией. И даже не религией вообще, а именно православием тем самым, которое исповедует большая часть скотоводов Юр- Танки. Почему православие? Отчасти, видимо, потому, что именно в нем особое место отводится культу Богородицы. Ну, а потом — какой кладезь образов: Борис и Глеб, Владимир Святой и Александр Невский, столпники и пустынники! С другой стороны, на совести у любой из ныне существующих религий столько преступлений, что Крапивин не связывает своих безусловно светлых мальчиков ни с одной из них. Именно поэтому православие Крапивина, мягко выражаясь, далеко от канонического. Например, сложно связать веру в Спасителя с верой в переселение душ, а православный храм со вполне языческими жертвоприношениями. Точно так же, как это было проделано раньше с марксизмом-ленинизмом, Владислав Петрович осторожно наполняет понятие христианства собственным содержанием, не имеющим ничего общего ни с первым, ни со вторым. Это — пронзительный, исступленный культ Детства, культ непорочности и чистоты, которую взрослым уже никогда не вернуть, хоть в лепешку расшибись, и пророки его — Хранители-Командоры. Как известно, чистота и святость ярче всего проявляется в страдании, и поэтому Владислав Петрович заставляет страдать своих героев. В каком-то смысле, он и Феликс Антуан Полоз делают 'одно большое, нужное дело'. Крапивинским мученикам чужда любовь к работе, тяга к семейной жизни — даже взрослые у него слишком для этого неуравновешены, склонны делать из мухи слона и страдать по самому пустяковому поводу. Взрослый мир по Владиславу Петровичу — вотчина Зверя, который опосредованно, через взрослое большинство, отрицательно воздействует на единственный в этом мире источник радости и счастья — на детей. Поэтому взрослый мир заслуживает уничтожения — естественно, в целях самообороны. Или, если не уничтожения, то забвения — это предпочтительнее. Похоже, именно к этому идет компания с Якорного Поля. Вселенная по Крапивину — это Вселенная, где силы тьмы преобладают, Вселенная, созданная человеком с огромным комплексом вины — ибо в ее координатах только дети заслуживают любви и сочувствия.
Вот и получается, что мировые линии разбегаются, как железнодорожные рельсы, по граням Кристалла: сложись все так, как сложилось — и перед нами Владислав Петрович Крапивин, гуманист, известный педагог и замечательный писатель — говорю без всякой иронии! А получи в свое время какой- нибудь Турунчик заслуженно-незаслуженную плюху — и, глядишь, перед нами сам Станислав Гагарин, прямой потомок князей Гагариных и первого русского космонавта, литератор, большой сторонник разновозрастных отрядов типа крапивинской 'Каравеллы'. Детские впечатления — это вам не шутки. Один под их воздействием начинает книги о детских страданиях писать, а другой — товарища Сталина видеть по ночам и внушать детям активную неприязнь к кровосмесительным бракам между русскими и инородцами. Такие дела.
Очень может быть, что в своих рассуждениях я допустил не одну и не две ошибки, и, может быть,
