ничего такого, чего не хотел бы, чтобы сделали ему. Мир, где воспитание человеческого детеныша перестало быть редкостным искусством и сделалось наукой… Разумеется, ничего светлее, справедливее и привлекательнее такого мира пока еще не придумано. Беда здесь в том, что само слово 'коммунизм' безнадежно дискредитировано. Черт знает, какие глупости (и мерзости) подразумеваются сегодня под термином 'коммунистическое будущее'. Жестокая, тупая диктатура. Скрученная в бараний рог культура. Пивопровод 'Жигули-Москва'. Мир нахаляву… Красивую и сильную идею залили кровью и облепили дерьмом. Воистину — '…идея, брошенная в массы, словно девка, брошенная в полк'.
Вот оно — 'привлекательнее не придумано'. А вообще здорово было бы, если бы кто-либо предложил читателям утопию, реально опирающуюся на нынешнюю ситуацию, да к тому же интересно закрученную… Боюсь, это нереально — в головах полный бардак. Все, чего мы сейчас хотим — выжить с как можно меньшими потерями. Но когда-нибудь у нас утопии (качественно сделанные) обязательно появятся — русский человек не потерпит чтобы 'свято место' Светлого Будущего долго оставалось пусто. Но, боюсь — в следующем тысячелетии…
В ближайшие годы, полагаю, будут по прежнему создаваться замечательные произведения в жанре 'бытовой фантастики' и 'фантастического детектива', но они никогда не вызывали широкого интереса, нет в них Неведомого.
Зато, словно в пику утерянному, в российской фантастике появилось новое перспективное направление (да и на Западе оно еще достаточно молодо) — альтернативная фантастика. Что было бы, если… О, это же безумно интересно! Простор для воображения и для авторов, жаждущих писать Большую Литературу. И новые возможности авторам боевиков. Но для создания 'костюмных развлекаловок' материал сложноват. Массовый читатель в альтернативной фантастике не находит Неведомого: 'Я лучше детектив почитаю, чем буду разгадывать головоломку типа 'а что было бы, если бы Ленина задушили во младенчестве…'
Зато возродились в фантастике колдуны и необъяснимые магические, надчеловеские силы. Фэнтези и хоррор. Хоррор привлекает нагнетанием ужасов, но обычно действие разворачивается в знакомой обстановке, в современных реалиях. Страшно — да. Интересно — да. Но воображение не поражает. Не заставляет воскликнуть восторженно: ух ты!
Фэнтези — поражает! Да — не шибко квалифицированного читателя. Потому что и фэнтези приличной пока нет. Есть толкиновская эпопея — к ней все относятся уважительно. Есть еще кое-что из англо-американской фантастики, на что эстет не смотрит совсем уж скривившись. Но читатель, именно в поисках Неведомого, покупает и покупает на лотках книжки с изображениями мускулистых воинов с мечами или седобородых старцев с посохами. Это читатель того же склада, что четверть века назад искал в библиотеках книги о Космосе. У него есть ярко выраженная потребность в Неведомом, фэнтези вошла в России в моду. Следовательно, писатели, желающие иметь массового читателя, вынуждены писать фэнтези. Ведь писатель пишет для читателя, как часто это забывается! Забывается не всеми, к счастью. Кое-что в этом жанре уже появилось в российское фантастике. Робкие ростки, но есть. И что видим? Крепко и профессионально сделанный нашумевший роман Николая Перумова есть продолжение известной трилогии Толкина. Целиком и полностью привязанный к Профессору роман 'Кольцо Тьмы' к российской фантастике имеет отношение лишь в том смысле, что на русском языке написан. И книги Юрия Никитина… И 'северо- западный' сериал 'Миры Асты'… О них можно упоминать, но обсуждать не хочется. Потому что 'нет содержания'. Потому что если спросят, о чем вещь — и вспомнить трудно… Но — судя по хотя бы сетевым конференциям — их читают. Пока читают — пока не появилось что-то, сделанное на достойным уровне, с достойным содержанием… А ведь будет сделано, обязательно и в фэнтези появятся авторы, умеющие совмещать содержательность и сюжетность.
Мне-то чего беспокоиться, казалось бы? Только вот писатели, заявившие о себе в конце восьмидесятых — начале девяностых, очень уж мне нравятся (если быть скрупулезно точным — их произведения, но и их мировоззрения, эстетики, личности — тоже и не в последней степени). И мне далеко небезразлична их творческая судьба. Я имею в виду членов питерского семинара Б.Н.Стругацкого. И — шире — так называемых 'малеевцев'. Всех, кого уважает фэндом, чьи произведения фигурируют сегодня в номинациях 'Бронзовой Улитки'…
С 1988 года я имею счастье посещать Семинар Б.Н.Стругацкого. Сколько умных мыслей, глубоких рассуждений о смысле жизни, путях Большой Литературы, о мире, о власти и истории. Одного там не слышал почти — о читателе.
Вспомним — писать 'непроходняк' на 'Малеевке' считалось почетным, почти подвигом! Чем острее и смелее — тем лучше. Но постепенно желание написать произведение обличительное вошло в кровь (почему иначе так вскинулись Лазарчук и Успенский в ответ на реплику Легостаева по поводу 'пнуть мертвого льва'?) В кругах семинара и близких к ним по духу, не принято думать о легкости чтения — наоборот. Чем сложнее, тем лучше. А.Столяров сказал на семинаре во время обсуждения повести Логинова 'Миракль рядового дня': 'Во-первых, я хотел бы отметить, что рассказ хороший. Это надо четко и ясно сказать — он здорово написан. Этот рассказ будет прочитан с восторгом очень большой аудиторией… Но у рассказа есть один крупный недостаток… Он написан в классической форме… сейчас эта форма умерла — она полностью исчерпана, в ней больше писать нельзя'.
Однажды на семинаре я не выдержал, сказав: 'За шесть лет я слышал здесь много рассуждений от вас, Борис Натанович. Но ни разу вы не говорили об интересном сюжете, об антураже, об интриге. В текстах Стругацких это непременное условие, для вас это настолько самоочевидно, что вы ни разу даже не говорили об этом. И, как следствие — ваши ученики об этом не думали'. Б.Н. был очень удивлен, он даже спросил: не уподобился ли он повару, который два часа объясняет поваренку сколько и каких специй класть в жаркое, но забывает сказать, как об очевидном, о мясе, и в результате получает… Жаркий тогда получился спор, интересный. В том числе и о Большой Литературе. Не хотят участники семинара писать ничего, кроме Большой Литературы. У Б.Н. даже существует метафора — шкаф с книгами: внизу стоят Дюма и Грин, а вот на самой видной полке Достоевский и Толстой. Тогда же было дано определение Большой Литературы: реальные судьбы реальных людей в реальной обстановке (фантастический антураж не мешает реальности, если он достоверен). И тут же было сказано, что Бондарев, Иванов, Марков пишут Большую Литературу. Помню, Столяров удивился. А Стругацкий сказал: 'Андрей, вы до сих пор не поняли, что в Большой Литературе могут быть и плохие произведения?'
О простом читателе, потребителе не думают совсем. Выйдя из-за рабочего стола или из-за станка человеку хочется отдохнуть — это так естественно. А его намеренно заставляют работать — и ничуть не меньше, чем работал автор! А ведь книги Учителей, Стругацких, никогда не брались начинающим читателем, чтобы решать какие-либо проблемы. Однажды, на вопрос почему Мымра в Городе говорит на незнакомом языке и что это значит, Б.Н. привел замечательное сравнение, что содержание фантастического романа, важное для автора, для читателя подобно горькому, но необходимому лекарству. Чтобы читатель это лекарство проглотил, требуема сладкая облатка — 'мясо' романа: интрига и антураж. Мымра — элемент этой 'облатки', и не ломайте голову, ребята, почему она говорит на незнакомом языке…
Забывать об 'облатке' считается хорошим тоном. Такое впечатление, что авторы пишут в расчете не на читателя, а на 'себе подобных' — писателей, критиков и литературоведов. Всеми силами стараются, чтобы 'произведение попало в исторический литературный процесс'. Ничего, наверное, в этом плохого нет. Только отсюда следует требование специального, 'квалифицированного' читателя.
Мне нравятся произведения членов семинара. Очень нравятся. Но я не уверен, что смогу своих пацанов лет через дцать уговорить прочитать любимые мои книги. То есть, книги Стругацких — вне всякого сомнения. А вот книги Столярова — не знаю…
Как мы негодовали в свое время на статью С.Щеглова в 'Сизифе' (#4 за 1990 год). 'Реалистическая серость, воспевающая и обличающая всю ту же убогость нашей реальности катастроф, мафий и беспросветности, годами прививаемая советской фантастике, пустила столь глубокие метастазы, что мы уже повторяем как попугаи 'Правдиво… Идейно… О, Литература!' над произведениями, читать которые — сизифов труд'. Тогда мы считали — дайте возможность нашим авторам публиковаться и читатель все сам расставит на свои места, несмотря на все злопыхания. Свобода издания есть, рынок есть — а счастья нет. Не провозглашать надо что 'наши' лучше 'ихних', а бороться за читателя. Книги Стругацких и сейчас вполне конкурентноспособны, несмотря на лавину западных супербоевиков.
Но ведь очень хочется быть хорошим и 'нашим' и 'вашим' — чтобы и в Большую Литературу войти, и
