Переезжая на новый опричный двор в Москве, а затем в слободу, царь должен был завести новое хозяйство. Летопись отметила ряд хозяйственных «дворцов» (Хлебенный, Сытный и др.) с ключниками, подключниками, поварами и прочими дворовыми людьми; были в опричнине и свои конюшни с конюхами. Раздел имущества царя на «опришное» и «земское» доходил до мелочей. Так, в царском архиве хранился «список судов серебряных, которые отданы в земское». Этими придворными службами и дворней ведал «особный» дворецкий. Таким «гофмаршалом» Таубе и Крузе называли князя Ивана Фёдоровича Гвоздева- Ростовского, погибшего во время казней опричников в 1571 году{30}. Шлихтинг же писал, что тот «скончался от моровой язвы» после отъезда польских послов летом 1570 года{31}. В 1572 году опричным дворецким был князь Юрий Иванович Токмаков-Звенигородский, разбиравший тогда дело суздальского Покровского монастыря.
Не менее важную роль играл казначей, в чьём ведении находился сбор налогов с богатейших областей Московского государства. Поскольку своего Поместного приказа в опричнине не имелось, то его функции также выполнял казначей, как это и было в первой половине XVI века до выделения из его ведомства Поместной избы. Казначей и подчинённые ему дьяки вели учёт поземельных сделок и записывали их в вотчинные книги. В частности, в грамоте от 12 июня 1569 года царь приказал казначею, чтобы тот «велел записать… в опришнине в книги за Кирилловым монастырем и вступатися у них не велел ни во что».
Обособившуюся от земской опричную казну некоторое время возглавлял видный приказный делец, дьяк Угрим Львович Пивов. Опричный казначей был человеком уже немолодым и хорошо известным царю. Вышел он из семьи бывших «окольничих смоленских», в Москве настолько «захудавших», что шли в «послужильцы» к более знатным землякам. Служить он начал ещё в малолетство государя, поскольку в 1542 году уже был одним из дворцовых дьяков. В 1549 году Угрим сопровождал царя в Казанском походе, с 1553 или 1554 года ведал только что образовавшимся финансовым приказом Большого прихода, сидел дьяком в Разряде вместе с такими видными бюрократами, как печатник Никита Фуников и будущий начальник Посольского приказа дьяк Андрей Васильев. В 1561 году он стал вторым печатником, товарищем знаменитого московского «канцлера» Ивана Михайловича Висковатого. Уже в это время Угрим Львов пользовался доверием царя и в июле 1555 года, когда Грозный стоял с войском в Коломне, вёл в Москве переговоры с прибывшими к митрополиту послами виленского архиепископа.
Далее в сохранившихся документах он уже выступает в качестве доверенного опричного казначея. На исходе столетия в местническом деле 1598 года ясельничий Михаил Татищев написал в своей челобитной: «У вас, государей, печатники сиживали за вашими царскими столами у яселничих, а Василий Щелкалов — печатник и дьяк. А у яселничего, государь, у Петра Зайцева, печатник Иван Новосилцов всегда сидел, и печатники же, государь, Угрим Львов сын Пивов и Иван Михайлов сын Висковатой всегда сидели у Петра Зайцева и у Василья Дровнина». Так что дьяку доводилось не раз присутствовать за царскими «столами» в обществе членов «ближние думы». Как и полагалось опытному и обладавшему реальной властью чиновнику, он держался в тени, но о его влиянии свидетельствует характерная деталь: по молодости дьяк писался, как и большинство служилых, по отцу — Львовым и даже Левкеиным (от уменьшительного «Лёвка»), но в названной выше грамоте 1569 года назван уже по фамилии и отчеству, как «большой» и родовитый человек. Именно к Угриму Пивову стекались все доходы опричного «удела»; он же решал вопросы о размерах различных пошлин и налогов: с кого их надлежало взыскать со всей строгостью, а кого «льготить».
Должность эта при мнительном царе и завистливых опричниках была, надо полагать, многотрудной и рискованной — чего проще обвинить приказного дельца в «корыстовании» или злонамеренной «поноровке» налогоплательщикам? О конце жизни «особного» царского казначея сведений не сохранилось, но, кажется, Угрим Львович Пивов сумел избежать крушения; во всяком случае, ни в описаниях казней, ни в синодиках опальных его имя не встречается{32}. Известно только, что в опричнине состояли его родственники: сыновья Владимир и Михаил и ярославские помещики-братья Роман, Василий, Пётр и Дмитрий Михайловичи. Карьеру сделал только Роман Михайлович, который служил в заменившем опричнину «дворе», в 1578 году получил думное дворянство и на склоне лет постригся в ростовском Борисоглебском монастыре под именем старца Рафаила.
Следующим опричным казначеем стал дьяк Путила Михайлов, ведавший до того Поместным приказом, занимавшимся распределением земельных владений среди служилых людей. Видимо, Михайлов пользовался доверием государя, поскольку в 1564 году именно он читал москвичам грамоту удалившегося в слободу царя. Однако прослужил он в опричнине недолго — уже в следующем году покинул этот свет уже в качестве инока (то ли опричный дьяк принял постриг перед смертью, то ли ушёл в монастырь раньше, ведь после нахождения на такой должности ему явно было что замаливать). К тому времени дьяк сумел пристроить к службе во дворе сына Никиту — правда, на одну из низших должностей, поддатней (помощником) к третьему саадаку (лук и колчан со стрелами). За придворными чинами тот не гнался, пошёл по стопам родителя и стал дьяком — и не прогадал: и жизнь сохранил, и состояние сделал, и по душе покойного батюшки («по приказу отца своего Путала Михайловича, а во иноцех Сергия») дал вклад в московский Богоявленский монастырь — подмосковное село Нефимоново с девятью деревнями, отнюдь не последнюю из своих вотчин{33}.
Очень может быть, что, заводя опричнину, царь Иван поначалу не собирался устраивать в ней какие-либо органы центрального управления, подобные уже существовавшим к тому времени в государстве. С начала XVI века из отдельных поручений-приказов, дававшихся боярам и другим слугам князя, стали вырастать специальные государственные учреждения. К середине столетия действовала уже система важнейших общегосударственных приказов: Разрядный (Генеральный штаб), Посольский (тогдашнее Министерство иностранных дел), Ямской, Большого прихода, Разбойный (Министерство внутренних дел); существовал и особый Челобитный приказ, принимавший жалобы на работу других органов управления. Таким образом, XVI век стал временем рождения российской бюрократии — иерархической лестницы профессионалов-управленцев, назначавшихся сверху вниз и не подлежавших контролю со стороны управлявшихся ими подданных.
Становление приказной системы, конечно, отвечало духу времени — без неё управлять раскинувшимся на тысячи вёрст Московским государством было невозможно. Нарождавшаяся социальная сила, опиравшаяся на владение информацией, знание законов и новую «технологию» управления с помощью писаной бумаги, неизбежно должна была потеснить у кормила власти старую знать. Не случайно главный идейный оппонент Ивана IV, князь Андрей Курбский, упрекал царя в том, что он ищет себе опору в чиновничестве, возвышая его в ущерб знати: «Писари же наши руския, им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхецкого роду, ни от благородна, но паче от поповичев или от простого всенародства». О том же писал другой политэмигрант, стрелецкий голова Тимофей Тетерин, ливонскому наместнику боярину Михаилу Морозову: «Есть у великого князя новые верники (доверенные люди. —
Оно, конечно, так. Но ведь крайне чувствительный к попыткам умаления своего достоинства государь и сам не мог не замечать могущества приказной машины. Каково было стремившемуся к безграничной власти Ивану Васильевичу сознавать, что и он, носитель божественной воли, всё же зависит от вовремя поданного доклада или должным образом составленной выписи? По сути, они подталкивали гордого самодержца к принятию определённого решения, но проверить содержание представленной ему информации он мог далеко не всегда. Мы не говорим уже о необозримых возможностях, открывавшихся перед приказными крючкотворами и делавших в бесписьменном обществе беззащитными перед силой «бумаги» не только простого мужика или посадского, но и знатного боярина.
Немец-опричник Генрих Штаден красочно и подробно описывал злоупотребления московских приказных людей и их начальников:
«…на Казённом дворе были Микита Фуников, Непрей Хозяин Тютин и дьяк (канцлер) Григорий Кокуров. Они получали все деньги из других приказов (канцелярий) — доход страны. Они, в свою очередь, давали распоряжения о выдаче из казны каждому по благоволению и повсюду забирали у простого народа третий пфенниг, с лихвой набивая мошну и одновременно представляя отчёт великому князю в полном порядке. Микита Романович сидел в приказе (канцелярии) подклетных сел: это дворы, которые относились
