но не время! Выйди, из Киева, говорят, люди приехали! Прямо сюда идут!
Слово «Киев» несколько его отрезвило. Белотур рывком вернул на место подол лежащей девушки, провел рукой по волосам, пытаясь прийти в себя, перевел дух и посмотрел на Снегуле уже более осмысленно.
— Что ты говоришь?
— За тобой приехали…
Он шагнул к двери, словно еще сомневаясь, идти или не идти, — мысли так сразу привести в порядок не удавалось. Дивляна, поняв, что оторвать его от нее в такой миг могло только совершенно исключительное происшествие, тоже поднялась и выглянула, придерживая у груди бестолковый желтый кусок шелка.
Наружная дверь распахнулась, кто-то сошел по ступенькам. Это была женщина, и Дивляне сразу бросилось в глаза, что пришедшая одета в такую же верхницу козарского кроя, с большим красным куском на груди, но снизу виднелась длинная словенская исподка, а сверху — завеска. И вот женщина шагнула вперед, подняла голову…
Кто она такая, Белотур и Дивляна поняли одновременно. Он — потому что был близко с ней знаком уже целых пятнадцать лет, а Дивляна — потому что сразу узнала эти глаза, этот нос с продавленной спинкой, этот покатый лоб, выпуклый над бровями, правда, лоб почти целиком заслоняла бахрома богато расшитой сороки.
— Воротеня! — ахнул Белотур, подтверждая догадку Дивляны, что перед ними предстала его законная жена. — Ты здесь откуда?
Он шагнул ей навстречу, широко раскинул руки, собираясь то ли обнять любимую супругу, то ли преградить ей путь к занавеске. Дивляна мгновенно спряталась и забилась в угол. Вот это встреча! Она чувствовала себя так, будто пыталась что-то украсть и была застигнута прямо у чужой клети. Убьет хозяин — будет прав.
— Я-то здесь из Киева! — тем временем отвечала мужу Забериславна, и ее громкий звучный голос словно пронзал дрожащую за занавеской Дивляну насквозь. — А вот ты, супруг мой любезный, сокол мой ясный, что здесь делаешь? Весь Киев уже знает, что приехал ты с Волхова, а домой глаз не кажешь! И князь тебя ждет, и я жду, и мать с сыном ждут — а ты не едешь! Уж не захворал ли, думаю? Дай, думаю, сама поеду навстречу! И князюшка говорит: поезжай, невестушка, разведай, все ли ладно, не нужна ли какая подмога!
— Лебедушка ты моя белая! — Растроганный такой заботой, Белотур наконец обнял ее. — Солнышко ты мое красное! Прости, что неучтиво встретил, — да разве чаял я тебя так вдруг увидеть?
— Полгода не был! — Забериславна вдруг всхлипнула. — Я все глаза проглядела… Всякий день ждала весточки… Уж думала, до весны тебя не будет. А ты здесь!
Видя, что она унялась, Белотур принялся целовать любимую жену. Дивляна тем временем стянула проклятые козарские тряпки и снова облачилась в свои две рубахи, подпоясалась, пригладила волосы и села, смирно сложив руки на коленях. Помогавшая ей Снегуле села рядом. Обе переглянулись.
— Не успел? — почти не разжимая губ, спросила голядка.
— Чуть-чуть не успел.
— Что это за арклис?[43] Жена его, что ль?
— Она самая. Князя Заберислава дочь. На батюшку своего похожа, я сразу догадалась.
— И что? Не затеет ли косы драть?
— Она ничего не видела.
Сама Дивляна тоже предпочла бы кое-чего не видеть. Слыша в избе тишину, она боязливо выглянула из-за занавески и спряталась обратно. И хотя целовать законную жену Белотур имел полное право, ей стало до смерти обидно. Раньше она просто не думала об этой женщине, но теперь закрыть глаза на ее существование было никак нельзя. И хотя Дивляна собиралась стать женой Аскольда, а до женщин Белотурова дома ей не было никакого дела, все же лучше бы Воротислава-свет Забериславна и дальше оставалась где-нибудь… где солнце не светит, роса не ложится. И собой-то хороша — отворотясь не наглядеться! И нарядилась, будто кур пугать — не то по-словенски, не по по-козарски! Осознав случившееся, Дивляна чуть не заплакала. У нее было чувство, словно ее покинул единственный близкий человек. Белотур теперь с женой, а до нее, Дивляны, ему больше нет дела!
Как потом рассказала успокоившаяся Воротислава, вести о возвращении Белотура из полуночных краев достигли Киева довольно быстро. И что же не достичь — вниз по Днепру два дня пути, а плавают туда-сюда много — вся река в челнах, лодьях и ветрилах.[44] Поначалу Забериславна обрадовалась — не появись он сейчас, так не жди до весны. Но дни шли, а муж все не ехал. Князь Аскольд уже выражал беспокойство и недовольство, что его родич, воевода и посол, почти вернувшись из такой дали, почему-то застрял в Любичевске. Что это значит? Что за дела у него с князем Ехсаром? И не выяснил ли он в пути нечто такое, не произошло ли нечто в чужих краях, из-за чего теперь с аварский князь Ехсар — для Белотура более желанный союзник, чем родной киевский князь!
Воеводша разделяла опасения деверя. А когда купцы, ехавшие через Любичевск, доложили, что при Белотуре и Ехсаре имеется какая-то невероятно красивая козарка, по слухам, похищенная дочь кагана, Воротислава больше не могла сидеть на месте. Помня, что снаряжал брата за достойной невестой для себя, Аскольд весьма внимательно выслушал пересказ сведений о козарке. Не за козаркой он брата посылал, но если так сложится… Что и как там складывается, ему самому было выяснять не к лицу — не ехать же в Любичевск навстречу собственному воеводе! А вот желание Забериславны отправиться к мужу он горячо одобрил и даже дал ей лодью с гребцами.
Жене Белотур выложил всю правду, для начала предупредив, что это тайна, которую Ехсар и прочие любичи не должны знать. Воротислава согласно кивала расшитой сорокой — княжеская дочь, она хорошо понимала все сложности отношений между племенами, те, что уже есть, и те, что еще могут возникнуть. Разумеется, она захотела посмотреть на ладожскую невесту, и Белотур позвал Дивляну. Та вышла из-за занавески с видом скромным, но полным достоинства. Слава чурам, догадалась одеться, как обычно, отметил про себя Белотур. Все знатные женщины Киева носили козарское платье, хотя портки пока не переняли, — и девушку, одетую в лен и шерсть домашней работы, с простой вышивкой шерстяной красной нитью и с единственной цветной бусиной на шее, Воротислава оглядела снисходительно. Где же твое приданое, воеводская дочь? — было ясно написано у нее на лице, но вслух она ничего не сказала. А у Белотура отлегло от сердца: по лицу жены он видел, что бедность Дивляниной сряды заслонила в глазах Воротени красоту девушки. По крайней мере, пока. Ему хватало сложностей и без ревности Забериславны.
Зато Дивляна без труда разглядела, что богатое козарское платье, расшитая бусами и шелягами сорока, белый шелковый убрус все же не могут заменить Воротиславе ушедшую молодость, тем более красоту, которой и вовсе никогда не бывало. Рослая, статная, не так чтобы толстая, но плотная, воеводша не была хороша собой и красной бахромой на сороке прикрывала уже весьма заметные морщины возле глаз. Поверх козарской верхницы она носила обычную словенскую завеску, как и подобает замужней женщине; обилие красного цвета говорило о том, что способности рожать она еще не утратила, но четыре или пять полосок узора с птичками головками вниз тут же поведали Дивляне, что из всех рожденных детей воеводша сохранила в живых только одного! Да, Белотур упоминал только одного своего сына, Ратибора. Белотур и Воротислава были ровесниками, но женщины старятся быстрее, и теперь муж казался моложе и красивее жены. Осознав все это, Дивляна в разговоре с Забериславной почти не поднимала глаз, чтобы та не прочла в них чувства превосходства и не забеспокоилась. Не имея рядом родни и поддержки, Дивляна не могла позволить себе заводить врагов хотя бы там, где это от нее зависело.
По годам Воротислава почти годилась ей в матери. Но почему-то, разговаривая с ней, Дивляна не ощущала, что стоит перед старшей, и воспринимала ее как равную, если не меньше. Она сама сильно повзрослела за эти долгие месяцы. Больше, чем иные взрослеют за годы. Муж этой женщины хочет ее, Дивляну. И она приехала сюда, чтобы стать киевской княгиней. Теперь, когда с появлением Воротиславы долгожданный отъезд в Киев стал делом завтрашнего дня, Дивляна словно заново вспомнила, зачем ее сюда привезли.
В то же время Воротислава, глядя на нее, с трудом могла убедить себя в том, что видит уже почти свою княгиню. На лице ее отражались большие сомнения, но она не решалась быть с девушкой
