неучтивой.
— Да уж, конечно, без родичей и приданого какая же свадьба? — согласилась она, выслушав все обстоятельства дела. — Но и здесь, у Ехсара, тебе сидеть незачем, сокол мой ясный. — Она посмотрела на Белотура, словно пыталась понять нечто, от нее утаенное. — Погостил у родича, и довольно. Князь тебя ждет не дождется. Велел немедленно в Киев ехать. А то тревожно ему на сердце. Завтра и поедем.
— Так тому и быть. — Белотур не стал спорить. — Уж коли князь все знает, то лучше мы Велемысла Домагостича в Киеве и будем дожидаться. Все же в гостях хорошо, а дома лучше!
Забериславна осталась довольна его решением. В отличие от Дивляны. Всего через несколько дней ей предстояло увидеть своего будущего мужа, но как предстать перед ним без Велема, без братьев и дружины, даже без приданого! С двумя исподками и «глазком Ильмеря» на шее! Невеста хоть куда! Думая об этом, Дивляна испытывала глупое желание упереться ногами в пол, будто это могло задержать ход событий.
Отъезд был назначен на завтра. Белотур уговаривал супругу пару дней отдохнуть перед обратной дорогой, но Забериславна заупрямилась. Пока она не проявляла ревности открыто, но присутствие рядом с мужем такой молодой и красивой девушки ее настораживало, и она хотела, чтобы ладожская дева как можно скорее была передана нареченному жениху! И пусть Аскольд сам думает, что с ней делать.
Напоследок им все же пришлось посетить пир, который давал князь Ехсар еще и в честь знатной жены своего любимого родича. Вид козарского платья теперь вызывал на щеках Дивляны краску смущения, но делать было нечего. Портки она отложила в сторону, а малиновую верхницу надела по примеру Воротиславы: с обычной льняной исподкой снизу и собственным верхним поясом. Получилось непривычно, но на люди выйти можно. Не ходить же распоясанной, как саварки, которые будто каждому встречному мужику себя предлагают! Петли на плечах, как ей снисходительно объяснила Воротислава, предназначались для ожерелья, которое не вешалось на шею, а крепилось на платье. Но свой «глаз Ильмеря» Дивляна и не подумала снимать — он был ей дороже любых подарков.
Князь Ехсар на пиру вился венком вокруг Дивляны и даже пел песни в ее честь, наигрывая на каком- то чудном гудце, видно, козарском. «О дева, само Солнце, твой брат, подарило тебе эту бусинку! — переводил Белотур содержание его песни. — Когда наступает тьма, ты вешаешь ее на шею, и она, ярко сияя, освещает твой путь!»
В остальном пир не доставил Дивляне большого удовольствия, и она рано ушла спать. Место за занавеской пришлось уступить Белотуру с женой, и полночи оттуда доносились вздохи и стоны, которых Дивляна предпочла бы не слышать. Она даже прятала голову под одеялом, не в силах дождаться, когда же все это закончится. Весь пыл воеводы должен был достаться ей, а не этой корове рогатой! В конце концов она вспомнила Вольгу и расплакалась от стыда, тоски и боли. Ведь было же время, когда она и не глянула бы в сторону женатого мужчины.
При мысли о Вольге душа отзывалась звоном серебряного бубенца. Исчезли эта глупая изба со стенами из хвороста, духота и дым осеннего жилья: распахнулось вокруг свежее, душистое утро месяца травеня, разлился перед глазами зелено-голубой простор, и Волхов заблестел синим шелком внизу под Дивинцом, где они стояли с Вольгой обнявшись, счастливые, будто молодые боги, которым принадлежит этот звонкий и радостный весенний мир. Теперь Дивляна смотрела на это будто со стороны. И полугода не прошло, но ей казалось, что от девушки, которой она была тогда, ее отделяет много лет. Даже трудно было поверить, что Вольга Судиславич — не воспоминание, не витязь из сказаний, а живой человек, который по- прежнему живет у себя в Плескове и даже не сильно с тех пор изменился. Зато сама она изменилась. Нет дороги назад в тот зелено-голубой простор. У нее теперь новая жизнь, и в ней нужно искать новое счастье. Но Дивляна, сжимая в кулаке «глаз Ильмеря», знала, что те воспоминания о свежем утре ее жизни навеки останутся величайшим сокровищем души.
Впервые попав в Киев, Дивляна поняла, почему Белотур, вспоминая об этом месте, говорил «у нас на горах». Правда, сам город она разглядела не сразу. Ей и раньше встречались крутые берега, но увиденное здесь поразило ее, почти как если бы среди облаков вдруг предстал сам Светлый Ирий. Способствовала тому и голубая ширь Днепра, набравшего здесь небывалую силу. После довольно длинной отмели берег резко вздымался вверх, и крутые, почти отвесные склоны казались неприступными. Вершины были заслонены растущими на склонах деревьями, но между ними мелькали постройки — беленые известью избушки, вроде тех, что строили в Любичевске. Стайки мазаных изб располагались на нескольких горах, а между ними тянулись зеленые откосы, изрезанные оврагами и поросшие кустами. На низкой длинной отмели лежали лодьи, а на уступах берега, широкими огромными ступенями, поднимавшимися от воды, кое-где тоже прилепились беленые земляные избушки, крытые соломой или камышом.
— Куда ее — сразу к князю? — спросила Воротислава. Она-то смотрела на все это спокойно, привыкнув за много лет и не успев, как Белотур, за время отсутствия соскучиться по Киевским горам.
— Да куда ж прямо с дороги — немытую, нечесаную? — отозвался воевода, глядя с лодьи, как приближаются горы.
Дивляна невольно провела рукой по волосам. Не так уж она испачкалась в дороге, но прямо сейчас предстать перед будущим мужем не спешила. Жутко было подумать о том, что еще до вечера она предстанет перед человеком, который станет ее мужем, ее будущей семьей — одна, без братьев и приданого, без поддержки рода, и должна будет встретить новую жизнь лицом к лицу. Хотелось выпросить у судьбы еще хоть небольшую передышку.
По мере того как лодьи подходили ближе, становилось видно, что по крутым склонам кое-где тянутся тропинки, по которым люди пробираются вверх и вниз, но только молодые мужчины без поклажи, бабе или старику по такой крутизне не влезть. Широкая накатанная дорога уходила, огибая холмы, видимо, в поисках пологого объезда.
— Князь вон там живет. — Белотур, обернувшись к ней, кивнул на одну из гор. — Так она и зовется — Княжья гора. А старейшина киевская — на Щекавице и Хоревице, где прадеды их сели.
За время пути он уже рассказывал Дивляне о том, что на Киевских горах обосновались выходцы из нескольких разных племен: потомки древних дулебов, антов и кочевников, пришедших из-за Днепра, каждое племя основало свое поселение на одной из вершин, где и продолжали жить их потомки. Из саварянской земли пришел когда-то князь Кий, признанный старшим над разнородным населением этого места, отчего и осталось предание, будто был он прежде перевозчиком. Вертя головой по сторонам, Дивляна пока не понимала, где что, но утешала себя тем, что у нее еще будет время во всем разобраться. Целая жизнь…
Лодьи подошли к отмели, дружина высыпала на берег, в нетерпении скорее ступить на родную землю. Дивляна медлила. Вот и окончился ее путь на край света. Вот он, этот край. Днепр уходил дальше на юг, и странно было видеть, что и за Киевом он не упирается в высокую стену, кладущую предел белому свету. Да какая стена? Где-то там — Греческое море, а за морем еще земля… Голова кружилась от мысли о том, как огромен мир, — а ведь сколько земель она уже оставила позади! Но даже мыслью не достать до настоящего края.
— Пойдем, княгиня! — Белотур взял ее на руки и понес на берег. — Лучше бы самому Аскольду тебя в первый раз на землю киевскую поставить, да видишь, как сложилось…
За ними наблюдала Воротислава, и Дивляна лишь слегка оперлась рукой о его плечо, будто ей вовсе не хотелось прикасаться к чужому мужчине. В присутствии Забериславны у нее хорошо получалось думать о Белотуре как, о чужом, но тем сильнее были ее робость и чувство одиночества.
Вот он поставил ее на твердую землю, и она торопливо оправила подол и пояс. Огляделась. Народ бежал к ним со всех сторон: всякому любопытно было посмотреть на воеводу, воротившегося из чужих краев. Белотура тут, видимо, любили: простой народ охотно кланялся, старейшины, случившиеся поблизости, лезли обниматься, хлопали по плечам, наскоро расспрашивали о походе — удачен ли? Здесь были словены, те же савары, хотя и меньше, чем в Любичевске. Говор киевлян звучал непривычно, однако был понятен. На нее, Дивляну, поглядывали, но не с большим вниманием, чем просто на красивую молодую девку. Даже если поляне помнили, что воевода поехал за невестой для князя, никому не приходило на ум, что этой невестой может оказаться девушка в простой шерстяной верхнице, крашеной дубовой корой. В лучшем случае их со Снегуле могли принять за челядинок, приехавших заранее приготовить все для знатной хозяйки.
Оставив Битеня наблюдать за разгрузкой лодий, Белотур с тремя женщинами и кое-кем из дружины
