которую ведут бобры зимой, от золотого осеннего листопада до начала движения соков весной.
Я решился на это предприятие, которое потребует от нас провести всю зиму в снегах и безмолвии Великого Севера, потому что я хочу наблюдать бобров в их естественной обстановке. Это мое правило, я применяю его всегда ко всем видам животных, которых изучаю. Но сама идея организовать эту экспедицию отнюдь не нова. Она родилась уже четыре года тому назад, далеко от Великого Севера Канады, в теплой Флориде, где мы тогда снимали фильм о „забытых сиренах“ — ламантинах. Наблюдение над этими толстыми млекопитающими, лениво разлегшимися в фиолетовых водах каналов, прогретых тропическим солнцем, заставило нас, по контрасту, вспомнить о грызунах-строителях, одетых в драгоценный мех, жителях снегов и льдов полунощных стран…
Сейчас, когда мы находимся в начале нашего пути, я очень хотел бы способствовать прояснению старой загадки: чего более — инстинкта или смышленности — в такой производительной, такой деятельной и дерзкой работе четвероногих инженеров-строителей.
Волнует меня и другая проблема. Я имею в виду столкновения, которые случаются у человека с бобрами, и то, как человек разрешает эти споры.
Как только бобр выбирает подходящую для себя территорию (поток, который ему нравится, где он чувствует себя в безопасности и подле которого он найдет изобильную пищу), он воздвигает плотину, выкапывает галереи для подхода и строит хатку с усердием и невероятным упорством. Ничто не заставит его отступить — ни разрушительный топор человека, ни даже взрыв динамитом его постройки. Столько раз, сколько потребуется, он будет затыкать бреши или заново возводить разрушенную стену. „Только смерть может помешать ему строить“, говорили в старину люди.
Это упорство, весьма благоприятное для процветания вида в природе, ставит грозную проблему, как только оно сталкивается с равнозначным упрямством человека. Только бобр и мы сами имеем равную привилегию существенно изменять наше окружение. Мы приспосабливаем среду к нашим нуждам в гораздо большей степени, чем адаптируем свои потребности к нашему окружению. Как только наши взаимные жизненные пространства соприкасаются, сразу же возникают конфликты. Следует знать, что вплоть до недавнего времени человек всегда разрешал тяжбы с бобрами объявлением односторонней войны.
Надо сказать, что бобр не имеет ничего общего с теми, кто мастерит только по воскресеньям. Если он осуществляет свои планы, то на площади в десятки квадратных метров. Его строительные площадки занимают впечатляющее пространство. Созданные им водоемы равны по площади небольшим озерам. Ущерб, невольно наносимый им человеческим предприятиям, может быть значительным. Бобр превосходно вооружен для того, чтобы валить деревья, это свойственно его природе; он предпочитает березы и осины, но с не меньшим успехом может за одну ночь повалить на землю полдюжины молодых фруктовых деревьев. Кроме того, его инстинкт (его генетическая программа) непременно предписывает ему постройку плотин, и ему все равно — перекрыть ирригационный канал, засыпать осушной ров или затопить дорогу водой, задержанной его плотиной.
Нежелательные и изгнанные
Я решил зазимовать на Великом Севере еще и для того, чтобы изучить действенность решений, принятых канадским правительством в связи с проблемой мостов и дорог.
В двух словах ситуация заключается в следующем: плотины бобров должны быть достаточно высоки, чтобы во все сезоны года поддерживать минимальный (жизненный) уровень воды в бассейнах; в частности, чтобы хищники — медведи, волки, рыси, лисы, россомахи — не могли посуху добраться до входа в хатку бобров и пожрать молодняк, неспособный к бегству. Но часто случается, что деятельность грызунов приводит к затоплению дорог или полей, расположенных по соседству с их владениями.
Было время, когда с сантиментами не считались. Ловушка с захлопывающейся дверцей или западня — и животное отлавливалось, приканчивалось, шкура снималась и продавалась втихую торговцам. Когда цены на мех падали, вопрос разрешал простой выстрел.
Сегодня охрана природы стала потребностью. Роль, которую играют бобры в сохранении экологического равновесия в канадском лесу, ныне осознана. Теперь их уже не убивают. Теперь их, этих „нежелательных“, переселяют на Великий Север, где они не вступают в конфликт с интересами человека.
Проблема состоит в том, чтобы выяснить, не является ли эта ссылка роковой для животных? Всегда ли она происходит в подходящее время года? Есть ли у грызунов достаточный запас времени (и физических возможностей), чтобы быстро прижиться на новом месте? Всегда ли можно быть уверенным в том, что они не будут немилосердно отброшены и приговорены к голодной смерти своими соплеменниками, первыми занявшими эти места? Их поимка, а затем высвобождение в другом месте обитания — не означают ли они, в конечном счете, медленную смерть? Отмечены случаи выживания и удовлетворительного приспособления, но подсчитан ли точный процент выживших?
Перед тем как полететь на гидросамолете на озеро Фостер, на Великий Север, перед тем, как прожить там зиму с бобрами, — Филипп Кусто и передовой отряд „Калипсо“ задавали себе эти вопросы. У них была возможность пронаблюдать за „разрушениями“, произведенными бобрами в районе озера „Обглоданного“ (ну и названье!). В этом „цивилизованном“ краю объекты деятельности человека и грызунов очень часто вступают в противоречие. Филипп и его коллеги шлепали по дорогам, затопленным благодаря плотинам бобров, и присутствовали при поимке и переселении взрослых бобров, объявленных „нежелательными“; этим занимались трапперы, нанятые Управлением естественных ресурсов Канады.
«Когда идея операции „Бобры“ стала облекаться плотью, — рассказывает Филипп, — я поручил Луи Презелену озаботиться поиском места, где мы могли бы работать. В июле текущего года это было выполнено: Луи предложил мне присоединиться к нему в городе с населением в 3000 душ, называемом Ла-Ронж. Отсюда мы должны были лететь дальше на гидросамолете по направлению к озеру Фостер на длительную зимовку.
Иван Жаколетто прибыл в наш лагерь в августе, проведя девять дней за рулем грузовика с нашим оборудованием для киносъемок и погружений… и стройматериалами. Между озером „Обглоданным“ и озером Фостер нет никакого другого способа сообщения, кроме гидросамолета: даже намека на дорогу здесь нет. Зимой 200 километров белой пустыни, отделяющей нас от ближайшего города, не одолеть никакому виду транспорта…
Ожидая, пока на „Далекий Север“ прибудет весь экипаж „Калипсо“, я провел долгие часы, снимая фильм о различных этапах постройки бобрами плотины в районе озера „Обглоданного“, я пролистал солидное количество источников по этой теме, столь соблазнительной для натуралистов, перед тем как приехать сюда, но ни у одного из авторов не нашел ясного указания на то, что бобры работают исключительно ночью: для кинооператора это непреодолимое препятствие… Каждое утро я находил все новые и новые поваленные деревья около того места, которое выбрали животные, но когда вечером я приходил с прожектором, чтобы сделать „портрет дровосеков“ за работой, увы… через мгновенье они исчезали. Я сделал, правда, используя всевозможные уловки, подводные съемки грызунов за работой — и одно это уже почти подвиг, настолько они дикие. Однажды на заре, вместе с Франсуа Шарле, я даже добился чуда — приблизился на три метра, притом с подветра, к одному из этих дикарей, занятому перетаскиванием ствола дерева толщиной с его собственное тело (увы, свет был слишком слабый). Но ни разу мне не удалось самому увидеть бобра, валящего березу или осину.
Ввиду полной невозможности снимать (по крайней мере сейчас) бобров за работой мы займемся таким приоритетным делом, как изучение проблемы соседства бобров с человеком. В 10 километрах от озера „Обглоданного“ эти животные совершенно откровенно воспользовались насыпью дороги, чтобы построить свою плотину. Доказательство разума? Может быть, и нет. Но во всяком случае превосходное использование места.