Фрейвидом! Если бы не ты, Вильмунд не поссорился бы с отцом и Фрейвида не назвали бы предателем! И войско Запада шло бы вместе с нашим! И победило бы, и мой муж был бы жив! Чего ты добилась, потаскуха! Теперь ступай греть постель Торбранду, тебе это понравится! И нарожаешь щенков, чтобы ползали со свиньями в навозе!
– Замолчи, тощая жердь! – взвизгнула Далла. – От такой заразы любой муж сам сбежит в Валхаллу, чтоб и не видеть!
– Ты еще… – Не договорив, женщина кинулась на Даллу и сильными руками вцепилась в ее покрывало. По ее ожесточенному лицу лились злые и горькие слезы.
С пронзительным криком две женщины на Престоле Закона драли друг другу волосы, люди на поле отворачивались, морщились, закрывали уши ладонями. Из-под этого визга хотелось уйти, выскочить, как из-под струи холодной воды.
– Да уймите их! Разнимите! – призывали страдальческие голоса здесь и там. Постыдная, отвратительная брань и драка женщин на тинге унижала всех, кто здесь собрался. Вот до чего ты докатилась, держава квиттов!
Не выдержав этого стыда, Брендольв первым бросился вперед, схватил кюну Даллу за руки, оторвал от противницы и потащил прочь. За вдову тоже кто-то взялся, подбодренный его примером, оглушительный визг умолк. Маленькая кюна оказалась такой сильной, что Брендольв едва справился с ней; уже оттащенная в сторону, она все норовила плюнуть в сторону вдовы Брюньольва Бузинного, грозила ей кулаками, кричала такие слова, какие и Брендольв при женщинах старался не произносить. Все это было гадко, но не удивительно. Такой стала теперь судьба Квиттинга.
Наконец Далла, уведенная с Престола Закона, немного затихла. Все на них оглядывались, но подходить никто не хотел. Крепко обнимая за плечи, Брендольв вел Даллу к усадьбе Лейрингов, а она взахлеб рыдала, задыхаясь и вскрикивая, утирая лицо то своим рукавом, то о плечо Брендольва. Похоже, она не замечала, кто ее держит, и ей было все равно. Да и Брендольву было все равно: что кюна, что служанка. Оказалось, что разницы никакой, и под покровами гордости и воспитания все люди одинаковы.
Оставив Даллу в усадьбе, где вокруг нее принялись хлопотать боязливые служанки, Брендольв снова вышел. Ему не хотелось возвращаться на поле тинга, но и оставаться в усадьбе Лейрингов не хотелось. Его даже не занимало, какое же решение в конце концов примет тинг. Его занимало только одно: каким образом ему попасть на восток? Нестерпимо хотелось вообще уйти из всей этой жизни, где все так бестолково, подло и безнадежно. Шагнуть бы куда-нибудь, чтобы все разом осталось позади… Ладно, нечего бредить наяву, этим горю не поможешь. Ворот в Валхаллу не найти, и единственным выходом виделся Квиттингский Восток. Но как туда попасть? «Морской Баран» теперь достался фьяллям, дружина погибла, а если кто и выжил, то где их теперь искать? Перед мысленным взором Брендольва мелькали лица кое-кого из дружины, и он с трудом вспоминал имена, как будто в разлуке прошли десятилетия. Арне сын Арнхейды… Мать не хотела во второй раз отпускать его, но он все же ушел, веря, что для мужчины честь дороже жизни. Асмунд, которого Брендольв после отъезда с озера Фрейра больше не видел, Эрнгельд, которого увидел мельком перед самой битвой… Даже если кто-то из них и жив, то увидеться раньше Валхаллы едва ли случится. Поле битвы разнесло их, как бурное море, по разным концам света. Брендольв был один.
Занятый всеми этими мыслями, он брел к морю и вдруг остановился. Крепко упираясь в землю расставленными ногами, точно она качалась, Брендольв смотрел на фьорд. На берегу стоял только что вытащенный корабль с рогатой жабой на штевне. Перед глазами Брендольва проходил пир по поводу его обручения, Хельга, хёвдинг, державший в руках тот меч, который исчез во время битвы неизвестно куда… И этот корабль, который привез им вести о новом конунге и навсегда разрушил веселье, согласие, надежды на счастье… А от корабля к нему уже бежал высокий и широкоплечий человек с полуседыми-полурыжими волосами и мятым морщинистым лицом. Он был разом изумлен и обрадован, и вид его потряс Брендольва, отвыкшего, что кто-то еще может радоваться.
– Брендольв! Брендольв сын Гудмода! Тролли и альвы, как говорит Сторвальд! Ты живой, или мне мерещится? – кричал на бегу Эгиль Угрюмый. А Брендольв хотел задать ему тот же самый вопрос: ты живой или мне мерещишься?
– Брендольв! – Подбежав, корабельщик хлопнул его по плечу, заглянул в лицо, и его желтые глаза на сей раз смотрели очень серьезно. – Нет, живой! Призраки – это по части Сторвальда! Вот так встреча! Вот он посмеется, когда узнает! Так ты жив? Или ты не ходил в битву?
– Я ходил, – наконец выговорил Брендольв. Первый всплеск радости от встречи со знакомым сменился угрюмым смущением. Ведь там, откуда прибыл Эгиль, Брендольва едва ли поминают добрым словом. Но убежденность, что он до конца боролся со злой судьбой, как и подобает достойному человеку, поддержала его, и он твердо продолжал: – Я был в битве. Мы разбиты, но я выжил. Только от всех наших уцелел один Вальгард.
– Еще бы ему не уцелеть! – Эгиль ничуть не удивился. – Да он и в воде не горит, и в огне не тонет… Тьфу, наоборот! Тролли с ним. А вот тебя на востоке будут очень рады видеть.
– Ты думаешь? – Брендольв криво усмехнулся. Ему вспомнилось, как он уходил из того самого Хравнефьорда, куда сейчас так стремился попасть. – Конечно, обрадуются. Будет над чем посмеяться. Они ведь помнят, как я их трусами… И правильно! – резко и зло бросил он. – Если бы они не сидели в своих норах, то Стюрмир мог бы выиграть эту битву. И сейчас тут люди не собирались бы изъявлять покорность Торбранду Троллю, – Брендольв изогнулся в издевательском поклоне, – и не надумали бы подложить ему в постель вдову нашего конунга, лишь бы он не трогал мужчин!
– А что, уже и до этого дошло? – озадаченно спросил Эгиль и подергал себя за бороду. – Я уже слышал, что у Стюрмира плохи дела. Так это правда, что его затоптал великан?
– Правда. – Брендольв кивнул. – Я сам видел.
Он видел только то, как великан вырос над горами, темной громадой возвышаясь чуть ли не до неба. Но ему казалось, что он и правда видел все то, о чем на разные лады толковали осиротевшие и отчаявшиеся квитты. Надежда умерла, а значит, конунг умер.
– Да-а… – протянул Эгиль и вздохнул. – А о тебе все беспокоятся! – воскликнул он, с облегчением вспомнив о более приятных предметах. – И у вас в Лаберге, понятное дело, и в Тингвале. Твоя бывшая невеста целыми днями стоит на берегу и ждет новостей. Это она послала меня сюда. Твой отец принес жертвы ради твоего возвращения. Ваша лекарка наворожила, что ты жив…
«Твоя бывшая невеста»… Эти слова зацепили Брендольва так сильно, что дальнейшего он уже не слышал. Хельга ждет его. Она стоит на берегу и ждет. Она не держит обиды за то, что он при всем тинге назвал трусами ее отца и брата, при всех отказался от нее и почти что послал к троллям… Ее, которая меньше всех виновата! Брендольв как наяву видел мыс с тремя высокими соснами, с которого видна горловина Хравнефьорда, невысокую тонкую фигурку с длинными темно-русыми волосами… Вокруг нее мягко поет ветер, ее охраняют молчащие валуны, овевает запах можжевельника и иглистый сумрак сосновых ветвей, и мелкие волны дружески шепчут что-то, улыбаясь ей солнечными бликами… Брендольв закрыл глаза, чтобы не видеть света: душа его с такой силой рванулась туда, к ней, к Хельге, что стало больно – как бы не оторвалась совсем… Сейчас он не хотел помнить и не помнил ничего из случившегося, не хотел знать своих и чужих провинностей и того положения дел, к которому они привели. Он хотел к ней, к сердцу родного берега, к образу покоя, согласия, любви. Все-таки где-то в этом дурацком и злом мире они есть. И он знал где. Только бы попасть туда – и жизнь будет чиста, как в первый день Аска и Эмблы, и можно будет начать все сначала…
– Так, значит, бери твоего Вальгарда и пойдем! – бодро сказал Эгиль. – Еда у нас есть на два перехода туда-обратно, Хельги хёвдинг позаботился, а воды мои ребята сейчас наберут. Раз ты был в битве, значит, все знаешь. По дороге расскажешь. Ха! – с удовольствием воскликнул корабельщик. – Я-то думал, что буду, как жаба надоедливая, еще три дня бегать по Острому мысу и ко всем приставать с расспросами о тебе. И, понятное дело, получать по шее. А ты сам явился! Значит, я еще не всю свою удачу изжил! Ну, где твой берсерк? Ему твои родичи не так обрадуются, но не бросать же его тут! Зато ему обрадуется Атла! Она, говорят, дала клятву не выходить замуж ни за кого другого. Ну, отдадите вы ему те два паршивых корабля – за твое возвращение это не большая плата. О такой дряни и жалеть не стоит. Особенно о том, что побольше – у него не корма, а коровий зад какой-то…
Эгилю повезло. Для него огромный мир состоял из множества вещей, и это позволяло не сосредоточиваться на неприятном.
