упали на его лицо, хотел даже прикрыться, но понял, что этого делать не следует, и сдержался. Черного барашка, приведенного слугами царьградца, тоже принес в жертву сам Бранеслав. Он предлагал было бронзовый нож Никтополиону, но тот в ужасе отшатнулся, а Бранеслав никогда не уклонялся ни от одной обязанности знатного человека.
Туши разделали, головы, шкуры и внутренности оставили на жертвенниках, а остальное забрали в усадьбу. Огромные куски мяса обжаривали над очагами, а потом раздавали присутствующим, начав, разумеется, с хозяина и самых знатных его гостей.
– Но как же мы будем есть то, что пожертвовано богам! – Потрясенный царьградец никак не желал взять предложенный ему кусок. – Ведь это же
– Вот чудак! – Бранеслав, уже немного захмелевший от крови, от упоения близостью к богам, которое он всегда ощущал во время жертвоприношения, от пива и греческого вина, только смеялся. – Но ведь боги получили
– Нет. – Никтополион покачал головой и на мясо смотрел по-прежнему с сомнением. – Наши боги требовали лучшие мясные части туши. Но ты знаешь, базилевс, – он поднял глаза на Бранеслава, – уже несколько веков ромеи поклоняются другому богу. Богу! – Он поднял палец, подчеркивая, что это совсем особенное слово. – Он милостив и вовсе не требует кровавых жертв…
– Ну, тогда он едва ли что может. – Бранеслав отмахнулся. Он все сильнее хмелел, и беседа стала ему надоедать. – Эй, Асмунд, пьяный ты тролль! Хринг, отбери у него ковшик и найди его арфу. Пусть сыграет что-нибудь такое… звучное и по-настоящему возвышенное! Давайте споем о битве у Готланда!
Дружина радостно загомонила: битва у Готланда уже лет пять или шесть была предметом их неувядающей гордости. А Никтополион шептал в ухо Зимобору, который по привычке продолжал его слушать, хотя переводить уже не требовалось:
– Учение Христа все шире распространяется по миру и просвещает множество языческих народов. Он родился от женщины, простой смертной женщины, и начал свою жизнь как самый простой человек. Поэтому он знает все тяготы земной жизни и жалеет людей. Скажи, разве можно любить богов, которые так чужды вам, как ваши? Как ты можешь, Ледиос, любить те страшные деревянные колоды, черные от засохшей крови, ты же умный человек, я это вижу!
– Обычное заблуждение диких людей. – Зимобор усмехнулся. – Последние дикари, увидев идолы, думают, что это и есть боги, что мы поклоняемся деревянной колоде, которую наш дедушка вырубил топором. И вы, такие умные и знающие, разделяете заблуждения дикарей. Ну неужели мы так похожи на народ слабоумных? Эти идолы – только зримый образ, точка в пространстве, куда мы приносим наши жертвы. – Рассказывая, он частично использовал славянские слова, за неимением греческих, и для наглядности рисовал руками в воздухе, хотя не имел такой привычки. – А боги – не в колодах. Каждый из богов – одна из сил, правящих вселенной. Но провести границу между силами нельзя, поэтому и разные боги, как говорят некоторые из жрецов, – только разные воплощения одного бога.
– Смотри, а лямочка-то сейчас отскочит! Отскочит лямочка… – бормотал Хват, сидевший с другой стороны от него. Его взгляд был прикован к одной из девушек за женским столом: лямка на ее правом плече, державшая платье, не выдерживала напора пышной груди и была готова отстегнуться. – Уж как я бы эту лямочку сейчас дернул… – В глазах Хвата горел охотничий азарт. – И вторую тоже… Одну в правую руку, другую в левые зубы…
– Очувствуйся, чего несешь? – Зимобор снисходительно пихнул его в бок.
– А ты чем там занят? – Хват посмотрел на него шалыми глазами. – Смотри, вон там еще одна есть, худенькая, как тебе нравится!
– Погоди, у меня тут Павсикакий завелся.
– Ну у тебя и вкусы! Не ждал, брат!
– И ты можешь мне не верить, но я люблю своих богов. – Зимобор снова повернулся к Никтополиону. – Как можно поклоняться тому, кто родился человеком? Кто родился человеком, тот им и останется. Он станет, в лучшем случае, сильным колдуном. Такие бывали, и некоторым даже удавалось внушить людям, будто они боги. Но только это невозможно. Рожденный человеком им же и умрет. Зато боги могут давать жизнь людям. Один из богов был моим предком.
– Но о старых богах рассказывают, что они ничуть не лучше людей! Они подвержены всем человеческим страстям: они злобны, жадны, мстительны, распутны! Воровство, убийство, похищение чужих жен – вот их деяния! Они отдают победу тому, кто лучше подкупит их жертвами, а не тому, за кем настоящая правда!
– Правда всегда за тем, кто сильнее.
– Но если сильный притесняет слабого…
– Значит, за ним остается право решать. Он заслужил его своей силой. А если дать слабым править миром, они его погубят – они ведь не могли обеспечить благополучие даже самим себе!
– А что, если этих богов вовсе нет? – горячо шепнул Никтополион и воровато оглянулся. В его глазах пылала жажда истины, но он понимал, что за такие разговоры в северной варварской стране можно сильно получить по голове. – А что, если за этими колодами ничего не стоит? Что тогда?
– Ну, ты сказал! – Зимобор не рассердился, а засмеялся, как будто услышал несусветную глупость. – Ты видел солнце? Ты замечал, что сменяются зима и лето, что люди родятся и умирают, как трава и деревья, как сами светила? А если ты все это видел, как же можно говорить, что богов нет? Не значит ли это отрицать очевидное? Это было бы просто глупо, а ты тоже, как мне кажется, неглупый человек.
– Но всеми светилами движет Бог, единый бог, и человеческими судьбами правит он же!
– А я тебе про что говорил? Я, наверное, плохо выразился, слов мало помню. Тем более спьяну, уж извини. И я тебе сказал: когда Ярила взрослеет и в конце весны из юноши становится мужем, он становится Перуном. А когда Перун спускается вниз по кругу года и стареет, осенью он делается Велесом. Но они трое – одно, но в разных воплощениях. Непонятно? Этого не надо понимать. Это надо почувствовать. Так… – Зимобор сделал движение рукой, подражая рыбе в воде. – Просто почувствовать. Что одна и та же вещь может быть одновременно разными вещами и проходить все ступени, оставаясь собой. Если поймешь, то будешь знать, что такое человек и что такое бог.
Зимобор замолчал. Этот разговор напомнил ему самую большую сложность его собственной судьбы. Конечно, он любит своих богов. Как можно не любить тех, кто с рождения присутствует в твоей жизни, словно ближайшие родственники? О ком детям рассказывает дед, объясняя, отчего пришла зима? Каждый год у них на глазах сумрачный Велес, пылая страстью к прекрасной Леле, уносит ее в свое подземелье, но там она засыпает от его поцелуя, и он остается в горести сидеть над ее бездыханным телом, мучимый своей неразделенной и неутолимой страстью. А мать ее, добрая богиня Макошь, рыдает и плачет по дочери – слезы ее падают на землю осенними дождями, и все земные матери, подражая ей, плачут о своих дочерях, выдаваемых замуж и отрываемых от родной семьи. От горя Макошь седеет, сохнет, становится Мареной, и снег летит на землю из рукавов ее шубы, покрывая темницу дочери белым покрывалом смерти… Год за годом род человеческий следит за битвами, страданиями, подвигами и радостями богов, происходящими у них на глазах, и разделяет их на своем, земном, уровне. Как же можно их не любить? И как можно богам не любить их в ответ?
Хорошо ему, царьградцу, говорить – а может, их нет? Младина, младшая из Вещих Вил, конечно, есть на самом деле, она не сказка и не грезы засыпающих рожениц, которым мерещится, что какие-то три женщины приходят предсказывать судьбу их драгоценным младенцам. Ведь у каждого есть настоящее, прошлое и будущее. Есть и она – Дева Первозданных Вод, та жаждущая женская сущность, которая хочет рождать, потому что такова ее природа. И как она создает судьбу людей, так хочет взять у них сил для этого создания, принимая те чисто человеческие формы, которые они, люди, способны воспринять. Сущность Первозданных Вод становится девушкой, именно такой – юной, красивой, нежной, страстной, – о которой мечтает каждый мужчина. Но Дева вкладывает в свой образ всю ту мстительную ревность, которая так порочит небожителей, делая их уж слишком похожими на людей… Боги-силы, боги-стихии создали людей, как создали всю зримую и незримую вселенную, а люди своим воображением дали им образы, сделав своим подобием, и тем самым укрепили связь, сделав ее ближе и теснее, как кровное родство.
