— Ни про какого, — буркнул Родька и отвернулся.
Но Андреич заметил, как сжались его кулаки, как туги желваки на скулах.
— Ну, гляди, не хочешь говорить, не надо, не неволю, — сказал Андреич и тоже отвернулся.
Глава семнадцатая
Кубик задыхался. Слезы текли по горячему воспаленному лицу. Припекало в груди. Язык распух, сделался большим и шершавым, едва помещался во рту.
Несколько раз Кубик зачерпывал ладонью воду, плескал в рот. Но вода была теплая, солоноватая, и пить от нее хотелось еще сильнее.
Сил больше не было, но Кубик все ломился и ломился сквозь камыш, по пояс в воде.
Он тихо подвывал, глотал слезы и приговаривал — выдыхал одно только слово:
— Продали… продали… продали…
«Так вот для чего я им понадобился, вот для чего! — стучало в мозгу. — На крайний случай! Как тряпку выбросили. Козлы поганые! Ну, погодите! Погодите! Вы еще узнаете, кто такой Кубик!»
— На коленях ползать будешь… на коленях, — шептал Кубик запекшимися губами.
Внезапно он споткнулся о какую-то корягу и ничком плюхнулся в воду. Встать сил не было. Кубик сел и прислушался, но ничего не услышал, потому что кровь часто и гулко бухала в ушах.
Он сидел по горло в воде, и полное равнодушие к своей участи овладело им.
— Не могу… Не могу больше… Пусть хватают, — бормотал он и всхлипывал, сморкался, тряс угловатой своей головой. — Не могу.
Но постепенно сердце успокоилось, перестало с такой бешеной силой гнать кровь, шум в ушах утих, и Кубик услышал тишину.
Сперва он не поверил, поковырял мизинцем в ушах. Полная тишина. «Может, я оглох?»— подумал он и тихонько плеснул водой.
Плеск показался неестественно громким. И Кубик понял, что не оглох.
И еще он понял, каждой клеточкой ощутил, что за ним никто не гонится.
И сразу же, как только осознал это, Кубик напрягся, и неведомо откуда в тело вошла упругая сила. Кубику вновь нестерпимо, остро захотелось свободы.
Он медленно, осторожно поднялся на ноги. Поправил за спиной ружье. Оскалился по-волчьи, прошептал:
— Нет, Кубика так просто не возьмешь. Кубик еще поборется. Ну, глядите, — он потряс кулаком. — Все глядите!
Он осторожно, стараясь не шуметь, пошел дальше, на солнце, он знал — берег там.
Шаг его был пружинист.
И вдруг Кубик резко остановился, словно налетел на невидимое препятствие.
Он внезапно вспомнил странную вещь: когда Саид выбросил его в камыши, Кубик явственно услышал свое прозвище. Кто-то крикнул: «Кубик! Кубик, стой!»
Но ведь прозвище знали здесь только трое: Саид, его отец, и Халва. Но Саид крикнул. «Беги!». Это Кубик еще в воздухе услышал. Отец молчал, возился с мотором.
Значит, Халва?
Тут Кубик плюнул даже — придет же такая чушь в голову. Откуда здесь взяться Халве? Померещилось. «А может быть, действительно, крикнул Саидов отец? Вполне возможно. Конечно! — Кубик вновь оскалил зубы. — Чего тут голову ломать! Крикнул «Стой!», чтоб меня сцапали, чтоб вернее уйти! Ну, гадючья семейка!»
И в тот же миг пришла другая мысль: а он, Кубик, не выкинул бы за борт того же Витальку-Халву, если б за ними гнались и надо было уйти от погони?
«Ясное дело, выкинул. И не задумался бы, — твердо решил Кубик. — Так чего же ныть-то? Я для этой семейки — как для меня Халва: использовать да выкинуть, нормально».
Кубик двинулся дальше.
Странное дело, он по-прежнему был смертельно обижен и зол на Саида с отцом, но в душе оправдывал их. Считал, что поступили они правильно, неправильно только, что именно с ним, Кубиком, а не с кем-нибудь другим.
Самый обидчивый народ — это подлецы. Они очень обижаются, если с ними поступают подло.
Кубик шел и шел. Солнце стояло уже в зените, когда он наконец выбрался на сушу, залег в прибрежных кустах.
Он страшно устал, от голода поташнивало, но Кубик все же заставил себя пробраться на четвереньках поглубже в кусты, в самую непролазную чащу.
Снять с себя мокрую одежду уже не хватило сил. Кубик рухнул на охапку сухого хвороста и мгновенно уснул.
Когда он проснулся, солнце уже садилось. Костюм на нем почти высох, тело ломило, будто по нему танк прошелся. Кубика бил озноб. Он долго не мог понять, где находится, что произошло. Голова была как чугунная, мысли ворочались тяжело, со скрипом, будто в черепе туго проворачивались заржавленные шестеренки.
Но постепенно он пришел в себя. Бессмысленный, тусклый взор его прояснился, Кубик все вспомнил.
Злость с новой силой обожгла его. И снова нестерпимо захотелось пить и есть. Он спустился к морю, пошел вдоль берега, пока не наткнулся на ручеек с пресной водой.
Вода припахивала прелью, гнильцой, но Кубик припал к ней и пил, пил бесконечно долго, глотая шумно, как конь.
Когда он оторвался от ручья, живот его разбух, и при каждом движении вода плескалась в нем, как в бурдюке.
Но едва только Кубик утолил жажду, как голод навалился с новой силой. «Надо валить отсюда побыстрее, — думал Кубик. — Валить, валить! Когти рвать! На попутке доберусь до пещеры, там Халва наверняка что-нибудь припас! Отлежаться, отоспаться, отъесться, а там поглядим! Ружье-то со мной!»
Он нежно погладил полированное дерево приклада.
Выбраться из этой опасной зоны оказалось не так-то просто. Быстро темнело. И, как всегда на юге, ночь настала неожиданно, внезапно, без сумерек. Низко висели мохнатые южные звезды, луна была огромная, яркая. Резкие тени отбрасывали кусты и деревья. И в каждой такой тени Кубику чудилась опасность, засада. Он осторожно шел, сжимая в руках ружье, вздрагивая от каждого шороха, от хруста сучков под ногами, от любого резкого звука.
В воздухе стоял густой звон от треска цикад и лягушачьих голосов. Шоссе, до которого Кубик добрался уже в глухую ночь, было пустынно. Проскочило несколько легковушек. Кубик «голосовал», но напрасно — машины пролетели не останавливаясь.
Видно, никому не хотелось брать на пустынном шоссе, ночью вооруженного человека.
Кубик зубами скрипел от злости и голода.
— Проклятые! — шептал он. — Сытые, да? Боитесь? Правильно делаете! Погодите у меня! Вы еще узнаете, узнаете!
Кто «они», что «они» узнают, Кубик и сам не знал. «Они», наверное, все, все остальные люди.
Человечество для Кубика четко разделялось на две части: он и все остальные. Причем часть под названием «ОН» была для Кубика неизмеримо больше другой части.
Эта большая часть была голодна, полна ненависти и вполне созрела для любого преступления.
Остановить попутный грузовик Кубику удалось только на рассвете. Шофер попался неразговорчивый, возможно потому, что плохо говорил по-русски.
Кубика это вполне устраивало.
— Хлеба нету? — спросил он. — Есть хочется. Кушать.
Кубик энергично задвигал челюстями, показывая, как он хочет есть.
