разводами древесину, а широкие кисти ласково оглаживали крутые бока лодки.
Глубоко запавшие серые глаза Сергея Иваныча под кустистыми бровями теплели, он что-то мурлыкал непонятное, а темные руки с узловатыми пальцами безошибочно брали нужный инструмент.
Когда бабушка приходила звать на обед, Санька нехотя отрывался от этого завораживающего зрелища. Торопливо, обжигаясь, ел борщ и снова приходил на берег.
Втайне он мечтал, что когда-нибудь понадобится Сергею Иванычу и тот позовет его, и они вместе будут работать. И вместе молчать. Двое мужчин, молчаливых и умелых.
И однажды это случилось.
Санька подошел ближе, чем обычно. Он устал ждать. И Сергей Иваныч, наверное, почувствовал это. Он медленно разогнулся, весь перемазанный краской, обернулся к Саньке и спросил:
— Тебя Санькой зовут?
— Да, — Санька торопливо кивнул, сердце его дрогнуло и покатилось куда-то вниз, а в груди стало холодно и тесно.
— Вот тебе, Санька, кисть, пройдись еще разок суриком по правому борту.
Сергей Иваныч отвернулся и снова присел на корточки. А Санька стоял, держа в руках испачканную кисть, обалделый от счастья, и что-то горячее щекотало в носу.
Они работали до вечера, не обмолвившись ни словом. Санька от старания высовывал язык, и ему не надо было больше ничего — только вот так сидеть на обкатанных круглых голышах и водить тугой кистью по красному борту, мягко и неторопливо, как Сергей Иваныч.
Лодка получилась как игрушка. Голубые борта лоснились. Узкая красная полоска подчеркивала стремительные обводы. Только названия пока не было. На всех лодках, толпящихся у причала в устье речки, красовались надписи: «Надежда», «Мария», «Ласточка», даже «Букет Абхазии» на неказистой плоскодонке Жорки Тумбулиди.
Подходили рыбаки, неопределенно хмыкали, колупали ногтем новенькие борта. Санька ревниво следил за их лицами, но обветренные, темные, как каленые орехи, они ничего не выражали. Нахальный Жорка походил вокруг, потом спросил:
— Не утонет?
И захихикал. Сергей Иваныч, насвистывая, вытирал руки и даже не обернулся. А Санька сжал кулаки и, густо покраснев, пошел на Жорку.
— Катись-ка в свое корыто! Оно затонуло у причала.
— Это еще что за воша? — обиделся Жорка и щелкнул Саньку по носу.
Сергей Иваныч обернулся и спокойно посмотрел на него. Жорка сразу сник, засуетился и ушел, что-то бормоча.
— Не петушись, старик, — сказал Сергей Иваныч и взъерошил Саньке волосы, — пренебреги.
Бабушка часто гладила Саньку по голове. Обычно он увертывался, вечно торопясь по разным неотложным своим делам. Рука у Сергея Иваныча была шершавая и тяжелая, но от этой неумелой ласки Санька весь напрягся и вытянулся как струна, и неожиданно, будто в первый раз, увидел резкую синь моря, остро пахнущего солью, расплавленную каплю солнца, веселые слепящие блики на ленивых волнах и весь мир — сияющий и радостный.
— Дядя Сережа, а как мы ее назовем? — спросил он.
Сергей Иванович прикурил от окурка новую сигарету, глубоко затянулся, потом сказал:
— Мы назовем ее «Вега».
— А что это такое?
— Это звезда. Это голубая звезда, она самая яркая, — ответил Сергей Иваныч.
В море уходили каждый день. Бывало по-разному — частенько возвращались без рыбы, но иногда ее было столько, что бабушка одаривала всех соседей. Соседи не соглашались брать бесплатно, но Сергей Иваныч о деньгах не хотел слышать. Он говорил:
— Пока у меня есть
Бабушка немножко ревновала, но она видела, что Саньке хорошо с новым соседом, и не противилась.
Особенно славно бывало по вечерам. Мохнатые низкие звезды шевелились на небе, как золотые пауки. А Сергей Иваныч говорил тихо, будто про себя, иногда надолго замолкая. Закуривал очередную сигарету, огонек выхватывал из темноты закрытые глаза и широкий, раздвоенный подбородок. Санька сидел затаившись и видел далекие порты, пылающие электрическими кострами низко у самой воды, и плоские оранжевые острова. Почему-то обязательно оранжевые.
Утренние сборы стали обычными для Саньки. В тот день он, как всегда, сунул в сумку кусок сыра сулгуни и мягкую лепешку — лаваш. Поверх тельняшки натянул старую фланелевую куртку.
Крыльцо было влажным от росы — седым. Через минуту послышался прокуренный кашель Сергея Иваныча, и он показался на соседнем крыльце с плоским фанерным чемоданчиком в руке.
Срезая угол, через пустырь пошли к причалу. Пока Сергей Иваныч возился с замком, Санька принес из сарайчика весла.
Кое-где уже виднелись рыбаки, прикуривали друг у друга, перекликались.
Гулкие утренние звуки носились над водой. Санька мягко оттолкнул лодку, прыгнул на носовую банку.
Сейчас же течение подхватило их и понесло. Устье речки было стеклянно-выпукло. Санька опустил руку за борт и почувствовал обжигающий холод ледниковой воды. Даже в июльскую жару речка не прогревалась. Несколько раз лодку сильно тряхнуло на бурунах, там, где течение сталкивалось с морским накатом.
Холод вкрадчиво пробрался в рукава, за ворот. Стало зябко.
Сергей Иваныч мерно греб. Санька поднял решетчатый настил — пайол и стал вычерпывать воду. Вода крепко пахла солью и рыбой. Над морем поднималось парное тепло, а далеко на востоке наметилась будущая заря.
От частых движений мышцы, сжатые холодом, помягчели, тепло медленно перелилось в руки. Санька опустил пайол, сел на нос и вытянул занемевшие, в ледяных иголочках, ноги.
Море было гладкое, без единой морщинки, каким оно иногда бывает в короткие предрассветные минуты.
Санька сидел спиной к Сергею Иванычу, слышал, как он негромко напевает что-то свое, и от этого было покойно и хорошо.
Бледный купол поднимался все выше. Санька завороженно, не отрываясь, вглядывался туда, где неторопливо рождался новый день. Всякий раз это изумляло его. Наконец у самого горизонта нестерпимым расплавленным светом брызнула огненная полоска. Санька зажмурился, а когда открыл глаза, в море уже плавал горячий бок солнца.
Санька обернулся. Сергей Иваныч ласково подмигнул ему. Санька облизнул соленые губы и неудержимо заулыбался.
Плоские курчавые горы вытянулись у берега, как великанские могильные холмы. А за ними игольчато поблескивали дальние снеговые вершины.
Солнце поднималось все выше, тень отодвигалась, и белые кубики домов вспыхивали один за другим, похожие на кубики рафинада. В этих домах еще спали люди. Дома становились все меньше, а потом и совсем исчезли, скрытые маячной косой.
Сергей Иваныч вынул из уключин весла и открыл чемоданчик со снастями. Санька взял свою. Называли ее по-разному, кто как хотел, — самодур, ставка, просто шнур.
Двадцать никелированных блестящих крючков, каждый с пестрым перышком, привязанным красной ниткой, скользнули в воду на глубину тридцать — сорок метров. Намотав на палец толстую капроновую леску, надо было все время поднимать и опускать руку — «цимбалить».
Санька и Сергей Иваныч цимбалили довольно долго, но все безрезультатно. Самодур оправдывал свое название. Солнце пекло вовсю; они разделись до трусов и махали руками, как ветряные мельницы.
Вдруг Санька почувствовал, как грузило остановилось, будто натолкнулось на что-то. Он не успел еще
