и девчонка была замечательная, обидно — запрезирала.
И это здорово у нее вышло, очень тонко и ехидно — одним взглядом.
В общем, Санька продолжал:
Ее подружка фыркнула и уткнулась носом в варежку.
Ну тут Санька совсем взбеленился.
«Еще чего не хватало, еще эта курочка-ряба будет фыркать, матрешка, вятская игрушка — одни щеки чего стоят: два помидора, а посреди то ли нос, то ли фига, она еще тут хихикать надо мною будет», — ругался про себя Санька.
Голова у него стала ледяная. От бешенства.
Санька увидел, что какой-то тетке лет тридцати его песня очень даже нравится.
Она закрыла глаза и раскачивалась, и задумчиво улыбалась. Наверное, вспоминала молодость.
А у Марины по-прежнему была чуть приподнята бровь, а уголки рта чуть опущены. Казалось бы, что особенного? Но это было так обидно, что даже удивительно.
И хоть бы взглянула еще разок!
«Ну, Марина Влади, ну погоди, погоди!» — подумал Санька.
Ему просто необходимо было выкинуть что-нибудь этакое.
Хоть на руках иди по проходу. Но на руках он не очень-то умел, да и вообще... «Какие-то глупости в голову лезут, клоуном еще не хватало из-за нее заделаться, — сердился Санька. — Дурак, скажет, и все тут. Дурак, и уши холодные».
Но выкинуть какую-нибудь штуку все равно надо было обязательно, такую, чтоб она рот раскрыла от удивления.
Но что-нибудь потоньше, похитрее.
— Ну, что ж ты, малец, замолчал? Пой. Чего там дальше-то было с поножовщиной этой? Кто кого?
Кто-то плотно взял Саньку сзади чуть ниже подмышек и легко отодвинул в сторону — к выходу пробиралась высокая, жилистая тетка. Довольно молодая еще. Но не та, что молодость вспомнила, другая.
Была она явно приезжая, загорелая такая и окала — просто жуть: по-но-жов-щина.
«Вот оно, — подумал Санька, — сам бог мне ее послал».
Он отступил на шаг. Сделал строгое лицо.
— Не обнимайте меня, пожалуйста, — вежливо и холодно попросил Санька, — простите, но вы не в моем вкусе.
Тетка чуть не упала.
От изумления и ярости лицо ее покраснело, а рот открывался и закрывался, как у рыбы.
Троллейбус затих.
Сердце у Саньки екнуло.
«Ну, держись», — подумал он.
А Марина Влади уставилась на Саньку громадными глазищами.
«Ага! То-то же! Ишь всполошилась!» — успел подумать Санька. Но тут тетка пришла в себя и разразилась:
— Да ты... ах ты сопляк несчастный! Да я... ты... недомерок свинячий.
Это была ее ошибка. Тут она дала маху. По простоте душевной.
Мнения в троллейбусе изменились.
Получился раскол.
Теперь для многих Санька стал не нахалом, а остроумным парнем, а она грубой деревенщиной, шуток не понимает.
Санька такие вещи чувствовал хорошо.
— Да, страшен гнев отвергнутой женщины, — задумчиво сказал он, — страшен. Но вы поймите меня, пожалуйста, — голос его сделался до того сладкий, что самому стало противно, — насильно мил не будешь.
В троллейбусе поощрительно хохотнули. А в глазищах Марины Влади была гордость за Саньку.
По крайней мере, так ему показалось.
Еще бы! Понимала же она, ради кого он здесь выламывается.
Санька даже почувствовал нежность к своей жертве. Ему даже ее жалко стало. И стыдно. Как-то неловко все это вышло. Нехорошо.
— Не огорчайтесь, пожалуйста, я ведь пошутил, — тихо сказал он.
Не на публику сказал, а по-человечески.
И тут произошло нечто странное и ужасное.
Тетка подскочила к Саньке, обхватила своими ручищами-клещами, притиснула к костлявой груди и поволокла к двери.
— Ужо тебя обниму я, ужо обниму, миленок, родимый мой, — приговаривала она.
Санькины руки были прижаты к туловищу намертво.
Он дрыгал ногами, вертелся, извивался, но ее ручищи только крепче сжимали его — даже дышать было трудно.
Такая здоровенная женщина оказалась, просто силач, ей бы в цирке работать.
Дверь распахнулась, тетка наподдала острым коленом, и Санька очутился на тротуаре.
Троллейбус дрожал от гогота. Смеялись все — пассажиры, водитель, кондуктор, — все хохотали неудержимо и обидно.
Последнее, что Санька увидел перед тем, как дверь захлопнулась, была торжествующая физиономия его врагини и хохочущее покрасневшее лицо Марины Влади.
И троллейбус ушел.
Вот так глупо, нелепо и обидно началось знакомство Саньки с Дашей.
Когда на следующий день, во время большой перемены, Санька неожиданно увидел ее в зале с колоннами, ему показалось, что кто-то внезапно ткнул ему пальцами в глаза. Вспыхнули разноцветные круги, зигзаги, а когда он вновь стал видеть, она стояла у окна, окруженная подругами, и что-то им весело рассказывала.
«Обо мне», — тут же догадался Санька и хотел убежать. Удрать, улететь, спрятаться. Но не успел.
Стоял пень пнем посреди зала, на виду у всех, и не мог двинуться с места, будто кто казеиновым клеем приклеил его ботинки.
И тут произошло нечто совсем уж странное: сквозь голубоватый туман, застлавший глаза, Санька увидел, что ОНА идет к нему.
Он дернулся назад, но опять ничего не вышло.
«Ой, мамочка, что это со мной», — только и успел подумать Санька.
ОНА подошла, дотронулась ладонью до Санькиного локтя и сказала:
— Вы не расстраивайтесь. Ничего страшного не произошло. Просто было немножечко смешно. — Она прыснула, и Санька снова дернулся, и вновь безрезультатно.
Она почувствовала его движение и чуть сжала локоть:
— Не надо. Честное слово, все это ерунда. Меня зовут Даша, а вас как?
— Алекс-с... Александром, — просипел Санька.
— Саней значит?
