— хохлами. Внушали, что приезжие зарятся на землю, работу. Во время оккупации немцы воспользовались этим же испытанным приёмом разобщения людей. Я знаю — некоторые мальчишки иногда дразнят тебя кацапом. Они дурачки ещё, ничего не понимают — подрастут, разберутся, и станет им стыдно.
Костик недоверчиво покачал головой: когда ещё им станет стыдно! Откуда ему было знать тогда, что ребята в его возрасте, при всей своей безграничной доброте и способности к самопожертвованию, люди довольно жестокие. И стоит какому-нибудь Славке Кривому крикнуть дурацкое слово «кацап» — и они закричат «кацап», совершенно не вдумываясь в смысл этого слова.
Однажды, когда мать была на работе, Костик стоял неподалёку от своего дома и метал в ствол акации дротик.
Это был короткий металлический прут. Он его на свалке нашёл — погнутый, ржавый.
Целый день с ним возился — выпрямил, очистил песком от ржавчины, тщательно заострил о кирпич.
И теперь воображал себя рыцарем. Тренировался перед турниром.
Метал себе спокойно свой дротик и ослабил бдительность.
А когда, получив крепкий пинок, оглянулся, было поздно.
Перед собой он увидел Славку Кривого, жившего через дом от него. Два дня назад он этому Славке крепко поддал. Встретил его без дружков, одного, и отвёл душу, потому что этот Кривой был, на его тогдашний взгляд, ужасно зловредный тип. И трус притом — один на один он не дрался. И вот теперь наступил час расплаты — с Кривым стоял Генка, почти взрослый парень, а Славка противно улыбался и потирал руки. Кривой его глаз косил от возбуждения больше, чем обычно.
— Ну шо, попался? — прошипел он.
Потом, увидев в руке у Костика, железный прут, испуганно отодвинулся.
— Гля, шо у него! — удивился он.
Генка, парень лет шестнадцати, высокий и крепкий, приходился Славке родственником.
Вообще, семейка Славки и Генки была довольно тёмная. Взрослые с молчаливой брезгливостью сторонились их. Славка из кожи вон лез перед ребятами, таскал из дому всякие вкусные вещи, заискивал, лишь бы его принимали в игры. Мальчишки морщились, но Славкиными подношениями не гнушались — не такое было время, чтоб отказываться от еды, Генку же просто боялись.
Генка тянулся к взрослым парням и на двенадцати-тринадцатилетних внимания не обращал.
Но тут, видно, Славка его уговорил, взял для подкрепления сил.
— Брось штырь, кацап, — лениво приказал Генка.
Костик сжал прут покрепче. Он дошёл до крайности и потому бросать прут не собирался. И не собирался читать лекцию о происхождении слова «кацап». Он озлобился. Всё внутри у Костика дрожало, и было холодно в животе. Он чувствовал, как тело его напряглось, а ноги чуть согнулись в коленях, приготовились.
Генка усмехнулся, шагнул к нему, не обращая никакого внимания на его оружие, и неторопливо, лениво двинул в ухо.
В голове у Костика звенело.
Обидно так ударил.
Он был уверен, что Костик не посмеет ему ответить. Он ведь не знал, до чего Костика довели. Костик увидел, как Генка примеривается ударить его ещё разок. И — посмел.
Сердце забилось где-то высоко-высоко, у самого горла.
Генка замахнулся. И тогда Костик трахнул его по голове железным прутом, Вот уж почти тридцать лет прошло, а до сих пор Константину Николаевичу неприятно вспоминать об этом, потому что человек всегда обязан оставаться человеком.
Генка по-бараньи вытаращился, покачался немного с носков на пятки и упал. А Славка отбежал и завопил на всю улицу:
— Пришлый Костька Геньку убил!!! Геньку убил!!!
Костик похолодел, но по-настоящему не успел испугаться — Генка уже приподнимался. Он сидел в пыли, тряс головой, шарил ладонями по пыли и бессмысленно хлопал глазами. По лицу его текла кровь.
И тогда Костик припустил бежать. Влетел в свой дом, заперся изнутри и стал ждать, что будет дальше.
Он понимал, что дела его плохи.
Мысли лихорадочно набегали одна на другую, голова пылала, руки машинально сгибали и разгибали злополучный дротик.
Было ясно — выхода нет. Надо удирать. Бежать куда глаза глядят. Он метнулся к шкафу, стал искать свою единственную ценность, предмет гордости — бобриковую куртку. Схватил её, натянул на себя, хоть и было лето, стояла жара. Вытащил из коробки латаные свои, но тщательно вычищенные мамой башмаки. Сел на пол, стал натягивать их на босые ноги.
И вдруг застыл.
А что будет с мамой? Он у неё один-единственный родной человек на всём свете. Что с ней станет?
Сколько он так просидел, Костик не помнил. Потом медленно-медленно стал раздеваться.
Был полдень. Часа два он просидел взаперти. А потом стало невмоготу. Захотелось в уборную. Для этого надо было выйти, пройти через двор. Там, в самом углу, лепились друг к другу пять узких домиков. Сколько хозяев, столько домиков.
Он встал. Надо идти. Будь что будет. Прут Костик решил взять с собой, и всё равно он боялся. Здорово он трусил. Самому было противно. Потому что есть несколько вещей, которых порядочный человек терпеть не может, из них две особенно: трусость — сестру предательства и бесчестности — и жадность.
Костик осторожно вышел на крыльцо и увидел, что у самого его дома Славка, Оська и двое других мальчишек колотят какого-то незнакомого мальчишку.
Худощавый, небольшого роста, в располосованной морской тельняшке, он яростно и молча отбивался.
Делал он это здорово! Пока те четверо, суетясь и мешая друг другу, размахивали руками, пытаясь стукнуть его, мальчишка проворно успевал ответить каждому.
Он крутился среди них, как волчок — бледный, с плотно сжатыми, уже разбитыми губами, яростный и молчаливый.
Сразу видно было, что опыта у него по этой части не занимать стать.
Вот Славка захотел применить свой излюбленный подлый приём — из-за спин дружков ударить ногой, — замахнулся и тут же с воплем шлёпнулся задом оземь: мальчишка молниеносно перехватил его ногу, с вывертом дёрнул.
Но пока он занимался Славкой, трое других навалились на него, сбили с ног.
И тогда Костик бросился на помощь. Больше он не мог терпеть, слишком уж часто он бывал на месте этого мальчишки. И тут случилось чудо.
Увидев его, все четверо оставили свою жертву и с криками бросились врассыпную.
Только тогда Костик вспомнил, что у него в руках прут. Ему и в голову не пришло пустить его в ход, он просто позабыл, что прут у него в руках. Но они, видимо, решили иначе.
Костик остановился в двух шагах от мальчишки. Отбросил прут. Вытер о штаны разом вспотевшие ладони. Ему стало стыдно и противно. Мальчишка ещё лежал.
Костик подошёл, чтобы поднять его, и отшатнулся, потому что мальчишка молниеносно вскочил на ноги и принял боевую стойку.
Но в следующий миг он уже разобрал что к чему и улыбнулся припухшими губами. Зубы у него были белые-белые, а один, передний, рос чуть криво. Но это было почему-то даже красиво. Ничуть это не портило его лицо.
— Это ты их шуганул? — спросил он. Голос у него был хрипловатый, но это тоже показалось Костику почему-то приятным. Вообще удивительно хорошее у парнишки было лицо, какое-то всё нараспашку. И
