— Ты чего? — кричит. — Ты чего это? Что случилось?
— А то! Она моего Гошу в мусоропровод спустила, — шепчет Лёшка. — «Развели, — говорит, — гадов, ядовитых, с кровати встать боязно!» Будто не знает, что ужи не ядовитые. Гоша спал себе, а она его вместе с коробкой — раз! — и спустила.
— Ой ты!.. — говорит Митька. — А Шип как же?
— А Шип в это время гулял. На своё счастье. Только она и Шипа спустит. Я её боюсь. Подстережёт и спустит. Просто не знаю, что и делать! Я сегодня утром две чашки молока в мусоропровод вылил… Гошка ведь, знаешь, как молоко любит. Да только… Как подумаю, что он там сидит одинокий, в темноте и грязи и ничего не понимает — за что его так, просто хоть самому в тот мусоропровод прыгай.
— Ну дела… — тянет Митька, — ты бы хоть объяснил ей, что ужи полезные и вообще…
— Объяснишь ей… Никого не слушает, только и делает, что шепчет целыми днями и крестится. Выпрашивает чего-то у своего бога.
— Крестится?! — изумляется Митька. — Чего ты её не перевоспитываешь?
— Ха! Ты скажешь! Старая она. Папа говорит, что её уже никак переделать невозможно. Я ей объяснил позавчера, что бога нету, что я это точно знаю, так она меня ка-ак щипанёт! У нас в доме теперь мрачно стало, не смеётся никто… Хоть и нехорошо про свою двоюродную бабку так говорить, только лучше б она поскорее уехала в свой Мариуполь!
Лёшка голову повесил и сосредоточенно ковырял носком ботинка пол.
Никогда ещё Митька не видел своего друга таким растерянным. И он понял, что необходимо сейчас вот, немедленно, что-то придумать.
— Ну вот что, — решительно говорит Митька, — надо спасать Шипа! Мои родители тоже не очень-то довольны Ежкой, папа два раза уже наступал на него босой ногой. Конечно, никуда спускать его они не собираются, но всё равно… Давай их в школу принесём, а? И будет у нас свой живой уголок.
— Я уже про это думал, только не знаю, что Таисия Петровна скажет. Вдруг не позволит?
— Таисия Петровна?! — кричит Митька. — Чего ж она не позволит? Звери, можно сказать, в смертельной опасности, а она не позволит? Никогда не поверю! Давай с ребятами поговорим.
На следующий день Таисия Петровна вошла в класс и оторопела. На её столе стояли три клетки — одна с жёлтым чижом, вторая с рыжей белочкой, третья с двумя хомячками; два аквариума с рыбками и две картонные коробки: круглая из-под шляпы — с ужом Шипом, прямоугольная из-под туфель — с ежом Ежкой. Картонные коробки были закрыты крышками, а в крышках проделаны дырки для воздуха.
— Что это? — спрашивает Таисия Петровна. — Откуда?
— Это наш живой уголок, — говорит Митька, — вторая звёздочка берёт над ним шефство.
— Это почему же вторая? — кричит Лисогонов. — Ишь какие — вторая! Другие тоже хотят!
— А что ты принёс в живой уголок? — спрашивает Вика.
— А вы мне сказали? Вот возьму съезжу в воскресенье к бабушке в Тосно и козу приведу, тогда узнаете!
— Козу?! — спрашивает Таисия Петровна и опускается на стул, вся очень бледная лицом.
— Подумаешь, козу! — фыркает Нина Королёва. — Мне папа обещал обезьянку из Сингапура привезти. Вот напишу ему, чтоб не маленькую, а гориллу, тогда узнаешь.
— Гориллу?! — шепчет Таисия Петровна.
— Ага, — говорит Мишка Хитров, — а я видел объявление, что продаётся шестимесячный крокодильчик. Вот мы накопим денег и купим — дело решённое, раз вторая звёздочка берётся.
— А я ещё и поросёнка могу! — кричит Лисогонов.
— Крокодилы, гориллы, бегемоты, бизоны, мамонты… — шепчет Таисия Петровна.
— Не, мамонта никак, — объясняет ей Мишка, — мамонты почти все вымерли.
— Мамонта никак? — спрашивает Таисия Петровна. — Ну и на этом спасибо. А где же мы, по-вашему, будем держать весь этот зоосад?
— Как где? Вот здесь! Мы уже всё придумали, — говорит Лёшка.
В углу класса, рядом с доской, была дверца. А за ней — то ли стенной шкаф, то ли маленькая каморка. А там лежали счёты, указки, мел, акварельные краски и прочие нужные вещи.
— Вот сюда лампочку ввернём, видите — патрон, — говорит Митька, — а эту полку уберём. Сюда поставим клетки, а сюда аквариумы. Здесь будет гнездо для ужа, а для белочки мы колесо сделаем — пусть бегает.
— Колесо? — спрашивает Таисия Петровна. — Да, колесо… Только я должна посоветоваться с директором.
Она ушла, и её не было очень долго. Вернулась она раскрасневшаяся, у неё даже причёска чуть растрепалась.
— Ну вот что, — говорит, — даёте слово, что живой уголок не будет мешать занятиям?
— Даём! — кричат все.
— А даёте слово, что сами будете ухаживать за зверушками, убирать за ними и не отвлекаться на уроках?
— Даём!
— Ну, глядите! Нам даётся испытательный срок. Если сдержите слово, живой уголок останется, а если подведёте меня…
— Не подведём! — кричат. — Ура!
— Козу привезу! — орёт Лисогонов.
— Крокодила! — кричит Мишка Хитров.
— Никаких коз! Никаких крокодилов, — пугается Таисия Петровна. — У нас нет для этого подходящих условий! А всех лесных птиц и зверушек мы возьмём с собой в поход, в лес. И там выпустим на волю. Согласны?
— Ура! Согласны!
— Тогда вот что: эти зверята теперь ваши воспитанники. Ухаживать за ними будут все звёздочки по очереди. Начнут «Светлячки», потому что инициатива принадлежит им, — говорит Таисия Петровна. — А теперь все по местам, начинается урок.
18. Внуки и внучки
Весна вдруг хлынула в город. В парках над влажной землёй поднимался пар, и казалось, что травинки и всяческая прочая зелень прямо на глазах лезли из этой земли поближе к солнышку.
А солнце пекло всерьёз.
С улиц исчезли шубы, меховые шапки, варежки и зарябило в глазах от ярких плащей, платочков, шляп, лысин и причёсок самой разнообразной формы и цвета. Лужи высохли, во дворы пришёл футбол.
— У меня просто ноги чешутся, так поиграть охота, — говорит Митька Нине Королёвой.
— Так нельзя сказать — «ноги чешутся», — говорит Нина.
— Почему это нельзя? Могу я сказать: руки чешутся дать, допустим, Лисогонову по шее?
— Можешь.
— А почему «ноги чешутся» нельзя? — спрашивает Митька.
— Потому что некрасиво! — твёрдо отвечает Нина. — Будто у тебя чесотка.
— Слушай, — изумляется Митька, — ты, по-моему, сумасшедшая! При чём здесь чесотка, если мне охота в футбол сыграть?!
— Ну и играй себе! Только не чешись.
— Ах так! Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты смеёшься?!
— Скандал в благородном семействе, — встревает ехидный Лисогонов. — Слышал, слышал, на кого у тебя руки чешутся!
— Так я же сказал «допустим». К примеру сказал, — смущается Митька.
— Знаю, знаю, — говорит Лисогонов и делает оскорблённое лицо, — сначала к примеру, а потом не к примеру. Почему-то про Лёшку ты не сказал «допустим». Не-ет, видно, зря я вас всех спас от того дылды,
