Генриха Манна или Фейхтвангера. У них не могло быть и речи о такой связи с революционным переустройством общества, как у писателей-антифашистов. Но в смысле исторического чувства, конкретного и живого восприятия истории, классики исторического романа были гораздо ближе к действительно народной жизни, чем даже самые демократические и крупные из живущих сейчас западноевропейских писателей.
Для Скотта история прежде всего и непосредственней всего — судьба народа. Сознательное воплощение этой судьбы в образах великих исторических людей, указание на ее связь с современными проблемами — все это органически вырастает, из конкретного изображения народной жизни в определенную эпоху. Вальтер Скотт не только пишет для народа; его искусство исходит из переживаний самого народа, из народной души.
Пафос обращения к народу у современных антифашистов гораздо сильнее; в нем больше страсти, чем у классиков. И эта страстность усилена тем, что, под влиянием великих и ужасных событий последних лет, лучшая часть демократической интеллигенции стремится вырваться из своей долгой общественной изоляции. Это стремление и его значительное уже сейчас политически-публицистическое осуществление — шаг огромной исторической важности. Понятно, что исторический роман, проникнутый тем же социальным чувством, тоже представляет собой выдающееся литературное явление. Но особенность искусства заключается в том, что радикальное изменение принципов художественной композиции происходит лишь постепенно, сравнительно медленно. Сейчас положение антифашистского исторического романа еще таково: он пишется для народа и о народе, но сам народ играет в нем второстепенную роль, является объектом, посредством которого художественно демонстрируются гуманистические идеалы (по существу тесно связанные с вопросами народной жизни); с художественной точки зрения народ в этих романах образует фон для главного действия, которое идет в другой плоскости, непосредственно не соприкасающейся с той, где протекает жизнь народа.
Главное действие исторического романа современных писателей-гуманистов развертывается в высших слоях классового общества; в этом смысле он является продолжением буржуазного исторического романа последних десятилетий. Мы говорили уже, что, несмотря на это родство, здесь несомненна противоположность и в социальном содержании, и в психологии, и т. д. Но мы считаем необходимым остановиться на этом несколько подробнее, так как в вопросе о точке зрения 'сверху' и 'снизу' легко возникают недоразумения, а в связи с изображением истории 'снизу' понимание народности очень часто вульгаризуется.
Читатель помнит, вероятно, что наша концепция народности литературного произведения не требует исключения из исторического романа протагонистов истории и ограничения тематики жизнью угнетенных масс. Такой исторический роман тоже возможен; мы говорили об этом, анализируя романы Эркманн- Шатриана, созданные именно по этому принципу. Надеемся, однако, что наши замечания не оставили места для сомнений в том, как мало мы считаем такую 'узко-плебейскую' литературу образцом исторического романа: мы показали, что слабые стороны современного буржуазно-литературного подхода к истории принимают в ней иную форму, но не преодолеваются. И наоборот: почти все трои Вальтер Скотта, Пушкина, Льва Толстого принадлежат к высшим общественным слоям, — и все же в событиях их жизни отражаются жизнь и судьба народа. Это противоречие должно быть рассмотрено конкретнее в применении к историческому роману и роману вообще.
Что нужно для исторического романа? Первая его задача — изобразить такие индивидуальные судьбы, в которых важнейшие вопросы эпохи нашли бы себе непосредственное и в то же время типичное выражение. Путь к 'верхам', по которому пошел поздний буржуазный роман, — это, по существу, путь к изображению общественной эксцентричности, исключительности судьбы героев. А эксцентричность (отражающая тот факт, что общественные верхи перестали быть вождями общенационального прогресса) может получить адэкватное художественное выражение лишь в том, что носители действия, в силу своего общественного положения, далеки от повседневной народной жизни, что их судьбы, таким образом, представляют редкое исключение не только в смысле индивидуальных особенностей, но и с общественной точки зрения (что действительно типично для определенных социальных групп). Но решающий вопрос для искусства — это общественная и психологическая значительность изображаемых судеб, — другими словами, вопрос о там, связано ли содержание этих судеб с большими типичными вопросами народной жизни или же нет.
Отсутствие такой связи может быть и в романах, тема которых взята прямо из народной жизни и, по видимости, трактована с точки зрения 'низов'. Приведем пример — образ Франца Биберкопфа из романа Деблина 'Александровская площадь в Берлине'.
Франц Биберкопф — рабочий; его среда, на первый взгляд, описана с величайшей точностью. Но Деблин вырывает своего героя из рабочей среды, делает его сутенером, преступником и после многих приключений приводит его к мистической вере в силу неотвратимого рока. Что общего в психологическом содержании судьбы Франца Биберкопфа с жизнью немецкого рабочего класса в послевоенные годы? — Безусловно, ничего. Мы не оспариваем психологической возможности единичного случая, описанного Деблином, даже его возможности в рабочей среде. Мы говорим не о психологической правдивости единичной судьбы, не о социографической или живописной точности описания среды, но только о содержании, о смысле судьбы героя. А это содержание, с точки зрения реальных судеб немецкого народа, весьма странно. Оно больше всего напоминает содержание произведений Джойса; перенесенное в среду берлинских рабочих, оно становится еще эксцентричней.
Как противоположный пример возьмем 'Евгения Онегина' или — чтобы сравнить Деблина с современным немецким романом — 'Будденброки' Томаса Манна. И там, и здесь действие происходит в общественных 'верхах'. Но Белинский правильно назвал стихотворный роман Пушкина 'энциклопедией русской жизни'. У Томаса Манна нет глубокой и широкой универсальности Пушкина; но судьба его любекской патрицианской семьи только по внешности кажется замкнутой и изолированной семейной историей; важнейшие морально-психологические проблемы, связанные с переходом Германии к развитому капитализму, выражены в романе 'Будденброки' с большой художественной яркостью и типичностью, — а этот исторический переход означал переворот в судьбе всего немецкого народа.
После этого разъяснения можно понять, против чего направлен наш упрек, когда мы говорим, что современный роман не изображает историю 'снизу'. Однако, отрицая социально-историческую эксцентричность как основу искусства, мы сделали только первый шаг к разбору интересующего нас вопроса.
Не всякое общественно и психологически типичное содержание может быть в одинаковой степени предметом эпического изображения. Ставя этот вопрос, мы подходим ближе к центральной проблеме современного гуманистического романа, в котором тяготение к эксцентризму уже отмирает.
Почему в переживаниях гepoeв у Скотта или Толстого отражается народная жизнь? — Мы думаем, потому, что и Скотт, и Толстой изображали людей, личная судьба которых тесно связана с их исторической судьбой. Благодаря этому определенные и притом весьма существенные стороны народной жизни находят себе непосредственное выражение в событиях личной жизни героев. Подлинно исторический дух художественной композиции проявляется здесь именно в том, что личные переживания, не теряя своего индивидуального характера, не преступая никогда своей непосредственности, затрагивают ряд больших проблем исторического периода, связаны с ними органически и с необходимостью сами из этих проблем вырастают. Изображая Андрея Болконского, Николая и Петю Ростовых, Лев Толстой создает таких людей, такие судьбы, в которых непосредственно выражено влияние именно этой войны на частную жизнь, на перемену во всей внешней жизни и на внутреннее изменение общественно-морального облика страны. Эта непосредственность жизненного отношения героев к историческим событиям имеет решающее значение; ведь и народ переживает их непосредственно, история — это цепь его подъемов и падений, его радостей и страданий.
Если автору исторического романа удается создать силой своего воображения таких людей, судьба которых непосредственно отражает существенное общественно-человеческое содержание (проблемы, течения и т. д.) определенного времени, он способен изобразить историю 'снизу'. И великие исторические фигуры будут у него, как и у классиков, служить для общественно-исторического и художественно- типического обобщения тех явлений, которые мы непосредственно воспринимаем и конкретно себе представляем, читая о судьбах 'заурядных' людей. Именно так достигает роман подлинной демократической
