художественная обработка, где диалог (или монолог, все равно) опирается на выбранные цитаты из писем и научных сочинений.
Можно себе представить противоположный и прекрасный пример — это 'Государство и революция' Ленина, где приведены те же цитаты из Маркса. Ленину, глубочайшему ученому и писателю, в равной, мере обладающему выразительностью и чувством меры, совершенно чужда претензия на 'художественность' в смысле размалеванной 'образами' буржуазной публицистики и историко- биографической беллетристики. Но читатель его гениального произведения находится под сильнейшим впечатлением от личности Маркса, мыслителя и политика. Почему? Конечно, потому, что Ленин, разрешая коренные задачи пролетарской революции, суммирует в своем теоретически блестящем, проницательном и популярно изложенном труде все проблемы и точки зрения, порожденные революциями XIX века. Благодаря этому мы в известной мере проникаем в процесс, совершавшийся в уме основоположника научного социализма: мы видим, как революционные события оплодотворяют мысль Маркса, разрабатывающую центральные проблемы революции, как ее смелые и всегда верные обобщения вскрывают еще почти неуловимые тенденции исторического развития, как великий ум Маркса, познавая действительность, находит в ней элементы, которые разовьются в будущем.
В таком, и только в таком, изображении создается образ Маркса как личности, потому что его индивидуальность неотделима от его научно-политической деятельности.
Удовлетворить запросы масс, написать биографию вождей пролетарской борьбы за социализм — это большая и почетная задача. Но она не может быть разрешена биографической беллетристикой или включением подлинных документов в романы. Даже биография Маркса, написанная Францем Мерингом, при всех ее идеологических ошибках, дает большее представление о личности Маркса, чем все существующие беллетристические разработки его образа.
Подтвердим нашу мысль еще одним примером. В первой статье мы цитировали замечательный отрывок из работы Ленина 'Удержат ли большевики государственную власть?'. Рассказ об улучшении качества хлеба после июльских дней — это не только убедительный аргумент в рассуждении Ленина; он проливает свет на индивидуальный характер ленинского мышления, приближает нас к пониманию личности великого вождя, ведущего народ к победоносной социалистической революции. Этот эпизод сразу же показывает, как чутко относился Ленин к самым, казалось бы, незначительным фактам народной жизни, с какой молниеносной быстротой и безошибочной правильностью он обобщал непосредственные данные общественного опыта в широких выводах, открывающих дальнейший путь революции. Но нельзя забывать, что огромная сила этого эпизода связана с тем, что он включен в цепь ленинских мыслей. Если отделить его от того, что оказано раньше и позднее, он был бы содержателен и интересен, но не имел бы такой огромной, волнующей, поражающей силы непосредственного воздействия.
Этот эпизод у Ленина вполне закончен. Что случилось бы, если бы писатель захотел его обработать беллетристически? Он дал бы, прежде всего, описание комнаты, где живет рабочая семья, потом рассказал бы, как приходит жена, накрывает на стол, кладет хлеб, муж обращает внимание на то, что хлеб хорош, и бросает замечание об июльской демонстрации; непосредственно за этим последовали бы глубокие мысли Ленина. — Очевидно, что на первый план здесь выступит 'случайность' того повода, по которому высказаны мысли Ленина, появится целый ряд незначащих деталей, а то, что действует так увлекательно в тексте самого Ленина, потускнеет, потеряет внутреннюю энергию.
Не значит ли это, что великий исторический человек вообще не может быть изображен художественно? Конечно, нет.
В двух первых статьях мы уже говорили, что 'всемирно-исторический индивид' необходим в историческом романе как композиционно-второстепенная фигура и в исторической трагедии — как главный герой. Утверждение, что эпически-биографическое изображение великих людей неизбежно содержит в себе большие недостатки, обосновывает теперь ту же мысль негативным аргументом.
Почему образы великих людей так хорошо удавались классикам исторического романа и исторической драмы? Потому, что они изображали великих людей, исходя из их конкретно-исторической миссии, из совокупности объективных общественно-исторических условий их деятельности.
Теоретические представления писателей-классиков во многом были ложны или наивны. Но эти писатели понимали значение и задачи великой личности в истории благодаря тому, что они широко и глубоко изучали данные общественного опыта. Большие кризисы, исторические коллизии человеческого общества они рисовали на основе этого опыта. 'Всемирно-исторические индивиды' в их изображении чувственно, пластически воплощают в своей личности борющиеся общественные силы. Классики исторического романа давали широкую и богатую картину народной жизни и представляли историческую личность как высшее обобщение существенных тенденций переломных моментов в истории народа. Генетическую определенность 'всемирно-исторические индивиды' получают в классических романах благодаря тому, что тенденции народного движения и его врагов образуют развитую и конкретную основу этих романов.
Только так можно выразить то новое, то качественно особое, что дает личность великого человека. Мы чувствуем напор народных сил, выливающихся в различные формы, но стремящихся в ©дном направлении;, мы чувствуем что этому народному течению недостает адэкватного, обобщающего выражения, без которого силы не могут объединиться и осуществиться в действии. И лишь тогда, когда выступает 'всемирно-исторический индивид' и находит (в соответствии с конкретными общественными отношениями и своими личными данными) ответ на самые насущные вопросы, мы реально ощущаем нарождение нового этапа в развитии человечества и живо себе представляем личную роль великого человека в произошедшем сдвиге.
При этом способе изображения становится на свое настоящее место и тот случайный повод, благодаря которому новое историческое содержание выразилось в словах или действиях. Сама необходимость его выражения возникает из сложного единства народных стремлений, множества разрозненных фактов народной жизни, не имеющих непосредственной и психологической связи друг с другом. Поэтому нет надобности, чтобы и отдельные случаи, выражающие различные ступени конкретного проявления исторической необходимости, были изображены, в непосредственной взаимной связи и последовательности. Требуется лишь одно — чтобы сложные и скрытые пути, по которым идет действие, показывали объективную внутреннюю диалектику развития.
Нетрудно понять, какая сторона мировоззрения современных писателей мешает создавать художественные композиции в таком роде.
Отчуждение интеллигенции от народа, обусловленное капитализмом, возрастающая непонятность движущих общественных сил для людей, живущих такой жизнью, как буржуазные литературные специалисты, неизбежно ведут к тому, что мировоззрение писателей подчиняется той же тенденции, которая господствует во всей буржуазной идеологии в период империализма: кратко говоря, это тенденция проявляется в том, что из всего богатства сложнейших жизненных определений и связей признается существенной только непосредственная причинная связь между двумя явлениями, тесно соприкасающимися в пространстве и времени.
Неудовлетворенность познавательной ценностью такой концепции встречается нередко; однако это неудовлетворенность приводит большинство буржуазных идеологов времен упадка не к углублению философских принципов, не к открытию реальных сложных зависимостей, а к сомнению в истинности даже непосредственных причинных связей (например, Эрнст Мах) и отсюда — к более или менее мистическому взгляду на общество и его историю в целом.
Классики исторического романа в философском отношении стояли очень часто на сравнительно невысокой ступени, но их близость к народной жизни и их большой общественный опыт помогали им изображать действительные отношения и связь вещей, выходящие за узкие рамки непосредственной каузальности. В противоположность классикам, писатели, оторванные от народной жизни, в лучшем случае держатся, как за наиболее достоверное средство познания, за изучение непосредственных причинных связей и, вследствие этого, приходят к индивидуально-психологической обусловленности, которая, в свою очередь, заставляет их выбирать биографическую литературную форму.
В классическом историческом романе, соответственно его основной концепции, великие исторические личности почти никогда не развиваются на наших глазах. Развитие, генезис 'всемирно-
