Литературные теории XIX века и марксизм

Предисловие

Собранные в этой книге статьи написаны в годы 1930–1933 и были вновь подготовлены к печати уже осенью 1933 года. Так как различные обстоятельства задержали печатание этой книги, я считаю своим долгом обратить внимание читателя на время ее возникновения. Рост нашей литературной теории и критики за последние годы — несомненный факт, и в свете этого роста многое в этих статьях кажется мне устаревшим. Многое стало общепризнанным, многое в настоящее время надо было изложить иначе. Это не такого рода недостатки, которые можно было бы устранить при помощи некоторых стилистических исправлений; недостатки касаются всей литературной композиции и способа изложения. Читатель, знакомый с моими последними работами, поймет это без дальнейших пояснений.

Если, несмотря на указанные недостатки, я все же позволяю себе выпустить в свет столь запоздавшее издание, то единственно потому, что в моих статьях читатель, может быть, найдет малоизвестный историко-литературный материал, который будет ему небесполезен при решении ряда современных вопросов. Правильно ли это соображение — пусть судит читатель.

Считаю необходимым сделать еще следующее замечание. Статьи, предлагаемые вниманию читателя, написаны первоначально на немецком языке. Настоящее их издание является переводом с немецкого. Это обстоятельство, несомненно, отразилось на литературной стороне книги. Полностью устранить недостатки, свойственные всякому переводу, было, к сожалению, невозможно.

18 июля 1936 г.

Георг Лукач.

Людвиг Фейербах и немецкая литература

В Германии капиталистический способ производства созрел лишь после того, как обнаружился его антагонистический [построенный на противоположностях] характер в шумных конфликтах исторической борьбы, закипевшей в Англии и Франции, причем германский пролетариат уже обладал гораздо более выработанным теоретически классовым сознанием, чем германская буржуазия. Итак, едва наступили условия, при которых буржуазная наука политической экономии казалась возможной, как она уже снова сделалась невозможной.

Маркс, Послесловие ко 2-му изданию 'Капитала'.

…Влияние Фейербаха на философское развитие сороковых годов достаточно известно из сочинений Маркса и Энгельса, хотя буржуазные историки философии обыкновенно отрицают или стараются умалить его. Гораздо менее известно довольно значительное влияние мыслей Фейербаха на историю литературы в более тесном смысле слова. Официальная буржуазная история литературы, хоть она в последнее время и любит величать себя 'историей духа', большей частью обходит этот вопрос. Правда, во всех 'филологически точных' предисловиях и примечаниях из ученых книг читатель может найти нужные ссылки на фактические данные. Исключение составляют, по весьма понятным причинам, только биографы Рихарда Вагнера, в особенности пресловутый Г. Ст. Чемберлен, стремящийся свести влияние Фейербаха на Вагнера к простому 'недоразумению'. Фактический материал можно найти в специальных монографиях о Фейербахе (Леви, Равидович) и в некоторых сочинениях, стоящих особняком в буржуазной историографии (например, в 'Истории атеизма' Маутнера).

Легко выяснить различие между историко-философским и историко-литературным подходом к вопросу о Фейербахе. Историческая роль Фейербаха в развитии философской мысли была сыграна в несколько лет. Она представляет собою важный, даже решающий этап в процессе разложения гегельянства. Но с появлением диалектического материализма эта историческая роль Фейербаха была окончена. Дальнейшая философская борьба за конкретную разработку диалектического материализма уже оставила его далеко позади себя. Фейербах сам сделался эпигоном своей собственной лучшей поры, и это было неизбежно, потому что дальнейшее развитие материализма было объективно возможно только в сторону недоступного для него диалектического материализма Маркса. После крушения буржуазной революции 1848 года немецкая буржуазия начинает сознательно разрабатывать идеологию приспособления к возникающей 'бонапартистской монархии';[1] материализм оскудевает в руках 'вульгаризирующих разносчиков', всех этих Фогтов, Бюхнеров и К°, многие из которых переходят на сторону Наполеона III, а позднее — и Бисмарка; субъективно-идеалистические течения, игравшие в сороковых годах незаметную, эпизодическую роль (Иоганн Якоби), усиливаются все больше (влияние Шопенгауэра, Ф. А. Ланге и возрождение философии кантианизма), — словом, идеологический облик германской империи начинает обрисовываться вполне явственно. Сам Фейербах постепенно превращается в одинокую и забытую фигуру давно минувших времен.

Но влияние Фейербаха на немецкую художественную литературу обнаруживается наиболее сильно как раз на первом этапе этого переходного периода. Ясно, конечно, что при том огромном впечатлении, какое книги Фейербаха производили в сороковых годах, чисто литературные следы его влияния можно найти и в эти годы (Гейне — 'Атта Тролль', стихи Гервега и т. д.; Готфрид Келлер находит даже, хотя и явно преувеличивая, отзвуки фейербаховских идей в 'Юдифи' Геббеля). Однако настоящее влияние Фейербаха на художественную литературу начинается во время революции 1848–1849 годов и после нее. Это влияние как по всему своему характеру, так и по своему окончанию, по тому, как оно прекратилось, сменившись главным образом влиянием Шопенгауэра, настолько показательно для идеологического развития немецкой буржуазии в период от революции 1848 г. до основания империи, что, пожалуй, будет небезынтересно проанализировать некоторые из наиболее характерных в этом отношении фигур.

1. Готфрид Келлер

Из крупных деятелей немецкой литературы середины XIX века здесь бесспорно следует назвать в первую очередь Готфрида Келлера. Во-первых, знакомство с Фейербахом и его философией (в течение 1848–1849 гг. в Гейдельберге), 'обращение' в фейербахианство, было решающим, переломным пунктом в развитии Келлера; а во-вторых, Келлер принадлежит к тем немногим литераторам, которые до конца сохранили верность Фейербаху и не поддались призывам буржуазных немецких идеологов к возвращению на путь субъективного идеализма. Эта верность (по поводу которой, впрочем, нам сейчас же придется сделать ряд оговорок) была сравнительно редким явлением в развитии тогдашней Германии, и, возможно, причины ее кроются в том, что Готфрид Келлер был швейцарцем. Он вырос в обстановке швейцарской демократии, еще сохранившей местами очень много 'почвенного'; проведя свои студенческие годы в Германии, где он и сделался фейербахианцем, Келлер затем снова вернулся на свою швейцарскую родину. А к Швейцарии того времени применимо до известной степени то, что Энгельс писал по поводу Ибсена о норвежской мелкобуржуазной крестьянской демократии[2]. Вследствие более медленного проникновения капитализма мелкая буржуазия этих стран еще сохраняет некоторую устойчивость, способность к критике общественного строя, самостоятельность в вопросах политики и общего мировоззрения — свойства, которые все больше исчезали у немецкой мелкой буржуазии по мере роста ее экономического подчинения расцветающему германскому капитализму. Правда, это обстоятельство имеет и свою оборотную сторону: тематика Келлера, содержание и кругозор его творчества становятся с течением времени все более провинциальными. Это особенно ясно видно там, где он пытается изобразить проникновение капитализма в Швейцарию (в своем позднем произведении 'Martin Salander', 1886 г.).