периода, мы поймем их как представителей той общественной тенденции, которая выступает как прогрессивная сила в отношении к феодальному обществу, мы поймем, почему они сделали большой шаг в развитии человеческой мысли, в познании действительности.
Статьи Ленина о Толстом дают чрезвычайно богатый материал для правильного решения этого вопроса. Ленин рассматривает Толстого как зеркало русской революции и говорит, что в творчестве этого большого художника отразилась эпоха, отразилась русская революция.
Если бы мы с этим методом подошли к Пушкину, мы увидели бы, что Пушкин совершенно не случайно подходит к проблеме крестьянского бунта, когда ставит вопрос о Пугачеве, о пугачевщине, когда он в своем 'Борисе Годунове' рассматривает проблему власти и бунта и т. д. Очевидно, что представители такой великолепной художественной мысли, в определенных общественных условиях сумевшие относительно более полно осознать действительность, делают шаг в развитии художественной мысли, отражая противоречия данной эпохи и отражая объективные моменты в развитии самого общества. С этой точки зрения можно было бы конкретно обосновать те явления, которые приведены тов. Лукачем.
К е м е н о в. — После решения ЦК партии, после указаний тов. Сталина об изучении истории вплотную встали вопросы об уточнении, углублении и дальнейшем развитии нашей теории литературы и искусства. Вот почему доклад тов. Лукача вызвал споры о самом методе исследования. Споры эти были бы еще показательнее, если бы не излишняя абстрактность и неразвитость отдельных утверждений докладчика, усугубленная тяжелой формой изложения.
Основной заслугой докладчика является метод исторического рассмотрения вопроса, благодаря которому проблемы теории романа решаются на материале истории романа и истории различных теорий романа, включая и немецкую классическую эстетику. Возражения ряда товарищей вызвал именно этот метод исследования; более частные возражения служили лишь добавочными аргументами. По-этому существенно важным будет рассмотреть, что именно противопоставляют оппоненты докладчику, на каких позициях они сами находятся. Я далек от мысли отождествлять выступления Переверзева, Фохта, Тимофеева и других, но мне хочется показать, что имелась единая линия возражений, которые пытался обобщить, присоединив свои добавочные выводы, В. Ф. Переверзев. Если посмотреть на главное и решающее, что было в возражениях по докладу тов. Лукача, то мы увидим, что эти возражения основываются на непонимании единства исторического и логического в марксизме.
Возражения тов. Лукачу носили такой характер: почему вы связываете роман с буржуазным обществом, разве не было романа в античности, в средневековьи? Вы выступаете против фактов, а мы- историки-за факты и т. д. Но абсолютно с таким же успехом можно спрашивать: почему товар-клеточка буржуазного общества, разве не было обмена товарами в средневековьи, в древней Греции или даже в Египте? Почему Маркс в своем 'Капитале' говорит о денежной форме стоимости? Ведь стоимость связана с буржуазным способом производства, а деньги существовали задолго до него? Тоже как будто 'против фактов', 'нелогично' и т. д.
Но это 'нелогично', если исходить из положений формальной логики; а с точки зрения диалектической логики единство логического и исторического, единство теоретических обобщений и процессов истории, из которых они произведены, есть неразрывное единство. Не поняв этого, нельзя ни на шаг двинуть ни разработку истории, ни разработку теории.
Упреки докладчику, что он игнорирует историческую конкретность и не считается с фактами, мы слышали многократно. Здесь необходимо отметить два момента. Во-первых, для того, чтобы разобраться в фактах, недостаточно только эмпирических наблюдений. Иначе можно не заметить различия между классической формой подлинного эпоса, 'составляющей эпоху в мировой истории', и ложным, подражательным эпосом эпигонов. Во-вторых, если с точки зрения единства логического и исторического отдельные, искажающие картину развития случайности могут и должны быть отброшены, то это отбрасывание отдельных случайных фактов происходит, конечно, не потому, что эти факты неудобны и не укладываются в схему, а потому, что возможность правильно нанять именно эти случайности дает нам только изучение закономерности процесса в целом. Ибо логический метод, по указанию Энгельса, есть тот же исторический метод, только освобожденный от нарушающих стройность изложения случайностей.
Когда явление изучено в самой зрелой классической форме, предшествующие этапы развития рассматриваются как ступени, которые с неизбежностью подводят к этой зрелой классической форме. 'Так называемое историческое развитие — говорит Маркс, — покоится вообще на том, что последующая форма рассматривает предыдущую как ступень к самой себе'. В докладе тов. Лукача понимание романа, как эпопеи буржуазною общества, дает возможность лучше понять те формы романа, которые мы имеем на предшествующих ступенях развития — романа античного общества, средневекового общества.
Отрыв исторического от логического возможен с разных позиций: от ползучего эмпиризма до формалистического антиисторизма. Возможны даже горячие споры защитников этих позиций между собой: но как только против такого разрыва выступает марксистская теория, так 'внутренние' споры формалистов и эмпириков откладываются для их совместной атаки на марксизм. Метафизический разрыв логического и исторического и образовал ту почву, с которой велась рядом выступавших критика доклада тов. Лукача.
Я хочу сослаться на статью А. Цейтлина в Литературной энциклопедии о жанре: она показательна потому, что энциклопедия обычно излагает установившиеся точки зрения. Как там рассматривается роман? 'Конечно, форма романа универсальна для всех времен и народов, но является ли ромам жанром?' — пишет Цейтлин и заключает, что даже авантюрный роман слишком широкое обобщение для жанра, а можно говорить лишь о жанрах галантного, плутовского, детективного романов. Здесь, казалось бы, торжествует 'историческая конкретность'. Но в той же статье Цейтлин пишет о неких внеисторических, т. н. 'интерстильных' жанрах. 'И басне и новелле и эпопее свойственен относительно постоянный комплекс структурных особенностей, присущих им в разные времена у разных народов. Вот почему возможно писать историю всякого литературного жанра от древнейших времен до современности'. Оказывается, от исторической конкретности уже ничего не осталось, есть вечные структурные особенности, годные для всех времен и народов!
Вначале-эмпиризм и боязнь обобщений, в конце-внеисторические, метафизические категории. Таков результат отрыва логического от исторического.
Тимофеев в своей книжке 'Теория литературы' в вопросе о жанре тоже все время опирается на то, что здесь есть некоторые структурные свойства, и, говоря о лирике, даст ей такое определение: лирика есть отражение себя по отношению к окружающему, эпос есть отражение окружающего по отношению к себе. Совсем по принципу-от хвоста до головы 5 аршин, а от головы до хвоста-6! Выступление Фохта сегодня не исправило его прежнего выступления. Те же бесплодные поиски третьего пути, и связанного с историей и не связанного с историей; а что это за третий путь, найденный тов. Фохтом, мы так и не услышали. Между тем первое выступление Фохта содержит четкое указание, что 'роман, как и всякий жанр, не является категорией чисто (?) классовой и временной'.
Интересно, что и Цейтлин, и Тимофеев и Фохт, рассуждая о жанрах, подчеркивают 'структурные свойства', понимаемые ими как сумма приемов, безотносительных к тому историческому содержанию, отображение которого в литературе порождало эти различные структурные свойства и приемы.
Все эти положения показывают, что единственно правильный путь, которым и пытается итти тов. Лукач в своей работе, — единство исторического и логического по-разному был извращен выступавшими товарищами (Фохт: А это не третий путь?). Единство логического и исторического? Это не третий путь, Это первый и единственный путь для марксистов (Фохт: Надо уметь считать до трех). Я считал до трех, слушая ваши выступления, но ничего похожего на единство логического и исторического вы не предлагали. Впрочем, судьи нам-здесь сидящие.
Именно по причине разрыва логического и исторического люди, которые во многом непохожи друг на друга и не могут быть отождествлены с Перезерзевым фактически дали ему основание м предлог, выступая, заявить, что он 'присоединяется к выступавшим товарищам'. В то же время Переверзев допустил в своих выступлениях прямые выпады против марксизма, ряд грубых политически/ ошибок, которые необходимо выделить особо, так как последующие поправки и оговорки Переверзсва были неудовлетворительны.
Переверзев говорит, что не только пролетариат, но и буржуазия в периоды своего революционного подъема имела моменты героизма, вполне достаточные для большого слияния личности с коллективом: поэтому неправ Лукач, считая, что эпос не может быть создан буржуазией и в момент ее подъема. В этом
