толчок для нашей критики в плане общеискусствоведческих формулировок, но с точки зрения осмысления проблемы жанра, в точном его понимании, проблемы историчности жанра, проблемы диференциации литературы на различные жанры, их взаимодействия и т. д. — в этом рабочем плане она дает недостаточно материала.
Р о з е н ф е л ь д. Мне хочется сказать несколько слов в дополнение к тому, что говорили два предыдущих оппонента. Я прежде всего должен присоединиться к тем высказываниям, которые констатируют очень большую принципиальную высоту доклада. Действительно, редко приходится в нашей литературе встречать работы, в которых факты истории литературы были бы взяты так широко, и в то же время так глубоко осмысливались в плане философском. Однако, как указывали некоторые предыдущие товарищи, этот положительный момент, эта принципиальная высота в известном смысле переходит в свою собственную противоположность, так как она влечет за собой (не необходимо, а лишь на данной стадии работы т. Лукача) известную абстрактность, известное отвлечение от конкретных форм развития литературного процесса.
Материал взят чрезвычайно обширный, но имеется известная доля нивеллировки этого материала. Между тем как раз на данном этане развития нашей науки особенно существенно подчеркнуть требование конкретного изучения привлеченных фактов в их конкретных проявлениях. В данном же случае огромный конкретный материал совершенно не связан с детальным конкретным анализом, с выяснением закономерности конкретных жанровых форм развития литературы. Уже говорилось, что в сущности проблема романа, как жанра, в докладе т. Лукача не поставлена в том смысле, что совершенно обойдены вопросы разнообразия и дифференциации этого жанра, совершенно не поставлен вопрос о соотношении романа с другими жанрами, кроме эпопеи (или эпоса, по терминологии т. Лукача). Мне думается поэтому, что то, что дает т. Лукач. представляет собой только начало работы.
Однако, с моей точки зрения, в работе т. Лукача имеются те отправные моменты, из которых можно исходить, чтобы продолжить эту работу в направлении ее конкретизации, в направлении раскрытия литературной специфики романа в различных его модификациях. Мостик от этой работы к теории романа может быть перекинут, и я бы даже сказал, что он кое-где перекинут. Там, где т. Лукач; говорят о Сервантесе, о Стерне, о Золя, о Жиле и о ряде других великих романистов, несомненно имеются чрезвычайно интересные и ценные наблюдения, непосредственно относящееся не только к общему содержанию но и к вопросам специфики формы в ее различных сторонах в различных компонентах структуры поэтического образа.
Мне хочется верить, что т. Лукач на основе уже сделанного сумеет пойти дальше в направлении раскрытия этой специфики. Мне хочется думать, что таким путем работа придет к той стадии, на которой мы будем иметь определенный синтез двух линий в нашей работе, которые еще до сих пор не синтезируются. С одной стороны, мы часто имеем отвлеченные философские построения, несомненно нужные и несомненно ценные и дающие осмысление явлений литературы в широком общем аспекте; с другой стороны, мы имеем кропотливое изучение отдельных моментов в истории литературы, отдельных сторон литературной формы. Эти две противоположных линии, из которых одна страдает несколько слишком большой обобщенностью и отвлечением от конкретной специфики различных литературных форм, а другая-порою излишней кропотливостью и известным импрессионизмом[7] , должны быть объединены, конечно, на основе ведущего значения общих философских установок марксизма-ленинизма. Мне кажется, что в работе т. Лукача предпосылки для развития, для построения именно в таком духе имеются.
Тов. Ко л п и н с к и й, указав в общих чертах на правильное решение т. Лукачем поставленных им принципиальных проблем, останавливается на некоторых возражениях, сделанных докладчику, и отмечает, что, несмотря на внешне фрагментарный и случайный характер, возражения эти вытекают из некоторых общих и принципиальных положений, противоположных концепции докладчика. Так 'частная поправка', отрицающая тот факт, что эпическая поэзия художественно выражает в основном еще последний из предклассовых периодов в истории человечества, и относящая 'Илиаду' к эпохе рабовладельческого общества, бьет, хотя и косвенно, именно по основным предпосылкам доклада.
Относя героический эпос IX–VIII века к эпохе рабовладельческого строя, т. Мирский забывает, что этот строй, во всей совокупности своих надстроек и отношении, складывается лишь к VI веху. IX–VIII века, конечно, подготовляют классовое общество, но подготовляют еще в недрах патриархальных отношений; рабство еще выступает в форме домашнего рабства. Первые успехи в сфере материальной практики, зачаточное разделение труда, не развивали еще последовательно своих уродливых сторон, и это позволило в переходное время создаться эпосу, художественно отражающему все положительные стороны уже уходящего в прошлое примитивного доклассового общества. В ранние подлинно-архаические эпохи, поскольку практика не создавала еще соответствующих материальных, а следовательно и духовных предпосылок, не могло быть и речи о появлении чего-либо художественно объемлющего свою эпоху, как это делает эпос. Тов. Лукач совершенно прав в своей оценке эпоса, следующей указаниям Маркса и Энгельса.
По мнению т. Колпинского, непониманием принципиальных положений докладчика или несогласием с ними только и могут быть объяснены замечания т. Шиллера, считавшего возможным существование драмы в качестве ведущего жанра буржуазной литературы в отдельных странах, например, в Германии, или т. Мирского, считающего романы Достоевского более драматичными, чем 'Генрих IV' Шекспира. Бесспорно, что в общем плане романы Бальзака или Стендаля раскрывают перед нами эпоху глубже и более всесторонне, чем драмы того же времени. Что роман в буржуазном обществе — господствующий жанр, видно еще и из того, что в нем наиболее полно развиваются элементы, которые накладывают свой отпечаток и на другие жанры или роды искусства. Драма, как литературный жанр, связана органически с театральной спецификой, с зрелищем: типичная драма характерна именно сквозным действием страстей и положений, своей установкой на спектакль. Попробуйте поставить 'Фаустa' по-настоящему, и вы увидите, что 'Фауст' — почти не драма. Наличие диалога не делает еще драмы. В эпоху Шиллера, Гете и, в значительной мере, Лессинга драма претерпевает изменения, приближающие ее к роману. Лишь забвением основных особенностей драмы, как жанра театрального по существу, можно объяснить утверждение о большей драматичности романов Достоевского, лишенных всех характерных черт драмы, но сравнению с Шекспиром, с его великолепной цельностью страстей и насыщенностью действий.
В. Ф. П е р е в е р з е в. Почти все выступавшие здесь отмечали, что в докладе имеется очень много глубоких, интересных и ценных положений. Я тоже констатировал наличность этих положений в докладе. Но дело в том, что, по моему впечатлению, то, что есть интересного в докладе, имеет мало отношения к теме доклада, а то, чего я ожидал бы в смысле разработки темы, это в докладе отсутствует. Все говорили, что докладчиком многое трактуется 'интересно', 'глубоко' и т. д., но конкретно никто не указал, что по существу в нем интересно. А интересно по существу только то, что относится к проблематике стиля: та часть доклада, где докладчик говорит о смене романов разного стиля. Он дает целый ряд групп романов, причем каждая группа у него носит определенные стилевые признаки: роман реально-фантастический, реальный, романтический, роман, который называется новореалистическим. Но все это термины стилевые, и все они могут быть в разной мере применены к любому жанру, поскольку мы будем изучать историю литературы буржуазного общества.
Какова ценность этих стилевых категорий, какова их исторически познавательная или познавательно-историческая ценность? Это вопрос, конечно, особый. Может быть она окажется в достаточной мере ограниченной просто-на-просто потому, что эти стилевые категории чрезмерно широки, слишком широкообъемлющи, и потребуется очень большое диференцирование каждой из них для того, чтобы как-то серьезно их использовать в конкретном историко-литературном анализе. Но все же тут есть очень много, повторяю, любопытных и интересных соображений, которые каждого исследователя могут натолкнуть на чрезвычайно плодотворные мысли. Но ведь доклад имел в виду дать теорию романа, а вот теории романа по существу, конечно, нет.
Нужно сказать, что каждый, занимающийся историей романа очень хорошо знает, в каком положении находится сейчас разработка теории этого жанра. Теория этого жанра из рук вон плохо (разработана; пожалуй, даже можно сказать, что она совсем не разработана. Историк литературы не имеет возможности
