мудрыми и всесильными, а те, кто учились в университете — вообще дряхлые
старики, таинственные Взрослые. Теперь свободно общаюсь с людьми на
десять-двадцать лет старше и не чувствую разницы.
— И тебе привет, Вань, — ответил я. Только сейчас понял, что говорить довольно
трудно. Губы распухли — хорошо треснулся о дерево. — Так плохо выгляжу?
— Отвратительно, — признал он с детской серьезностью. — Бабушке Маше на глаза не
попадайтесь. А то опять позвонит в милицию, представится анонимом и будет
ябедничать.
— Постараюсь, — кивнул я.
Баба Маша — пожалуй, самая вредная из всех подъездных старушек. Худенькая и
мелкая, но злющая как Цербер. Везде сует свой длинный нос, каким-то невероятным
образом пронюхивает о происшествиях в районе. Подозреваю — на каждого жильца в
доме у нее заведено отдельное досье. Совершенно невозможно что-то сделать
втайне. Приведешь подругу, устроишь сабантуй с друзьями или затеешь ремонт — а
утром становится достоянием общественности, то есть остальных старушек. А уж те
разнесут весть на весь город. И не дай бог, кто-то будет шуметь в неположенное
время или бросит окурок на балкон бабы Маши. Заклюет и затравит.
— Вань, скажи честно — оно тебе надо? — спросил я.
— Что именно? — не понял парень.
— Ну, все это, — я кивнул на полосатые гетры и неопределенно покрутил пальцем в
воздухе. — Детство же…
— Не детство! — обиделся Ванька и насупился. — Быть Эмо — круто! И если вы
думаете, будто мы бездарные плаксы, то ошибаетесь. У нас своя философия.
— Эмоциональная? — хмыкнул я.
— Конечно, — согласился паренек.
— Тогда зачем цветастые шмотки? — спросил я. — Можно быть эмоциональным и без…
амуниции. Я вот, например махровый рокер. Но косуху не ношу, цепями не бренчу.
— А как люди будут отличать? — удивился Ванька.
— Хм… действительно, — признал я. — Но взрослому человеку важно внутреннее
отличие, а не внешнее. Главное как ты себя ощущаешь, а не как одеваешься. К тому
же только слабые сбиваются в стаи. Сильный — всегда одиночка.
Парень нахмурился и почесал затылок. Оглянулся на друзей, задумался. Но лицо тут
же просветлело, в глазах забрезжила радость догадки.
— Дядь, Саш, а я еще не взрослый, мне можно, — с гордостью произнес он.
Я глянул на еще детское открытое лицо с неумело наложенной черной косметикой.
Вспыхнула мысль: «Не зря… Почему плодятся различные течения андеграунда? В
правильную и воспитанную советскую эпоху прижился грязный и матюгливый Панк. Еще
раньше в ответ на всеобщую жестокость и милитаризацию появились обкуренные и
патлатые добряки-хиппи. Девизом стало непробиваемое: Мир, братья! И десятки
тысяч вполне взрослых людей верили и жили идеей. Сейчас течения обмельчали и
впали в детство. В контраст розовой гламурности и блондинистости возникла
готика. А поголовной бесчувственности — ЭМОциональность. Быть может андеграунд и
есть тот тревожный звоночек, признак определенной болезни в обществе? С другой
стороны люди всегда будут стремиться выделиться, стать в оппозицию принятым
нормам и правилам. Там где есть свет, будет тень…»
— Неоспоримый аргумент, — сдался я и криво улыбнулся. — Ладно, мучайтесь дальше.
А я пойду… Да, кстати… Ребят, вы разве не знаете, что Эмо — это готы которых
родители не пустили на кладбище?
Глаза Ваньки округлились. Остальные подростки синхронно подняли головы и с
изумлением посмотрели на меня. Взгляды ошеломленные, рты приоткрыты. Я не стал
дожидаться, пока что-то скажут, иначе придется объяснять и доказывать. А не
хотелось бы… брякнул лишь из хулиганистого желания оставить последнее слово за
собой. Развернулся и пошел по лестнице. На середине пролета нагнал голос
мальчугана:
— Дядь, Саш! Вы кого-то защищали?
Я обернулся и беззастенчиво соврал:
— Прекрасную даму, Вань. Не все бэтмэны, что в плащи и маски рядятся…
Парень кивнул и махнул рукой. Я свернул и поднялся выше, оказался перед дверью
своей квартиры. Старенькая и потрепанная, обитая черным кожзаменителем. На фоне
соседских смотрелась отголоском далекой советской эпохи. Сейчас ставят стальные,
с множеством степей защиты, хитрыми замками, иногда электронными. Хотя для
воров-домушников все равно, что взламывать. Одинаково легко вскрывают и те и
другие…
Я пошарил в кармане. Ключи, слава богу, не потерял. Иначе пришлось терзать
звонок, а потом объяснять соседям, что к чему.
В прихожей темно и тихо. Ребята спали. Я протиснулся в квартиру, прикрыл дверь и
осторожно защелкнул замок. Воздух тяжелый и немного спертый, витал целый сонм
знакомых запахов. Пахло пылью и горячей пищей, немного табачным дымом и домашним
уютом.
Разувшись, впотьмах прокрался в свою комнату. Тут можно не скрываться. Щелкнул
выключатель, загорелся неяркий свет. Хотелось упасть на кровать и полежать. Но я
удержался от соблазна, понял — если поддамся, то отключусь. Нашел в шифоньере
чистую одежду и пошел в ванную. Долго отмокал, соскребал кровь и грязь. Потом
обтерся большим махровым полотенцем и приступил к самолечению. Отыскал на полке
йод, вату и пластырь, подошел к зеркалу.
М-да… Парень красоты неописуемой! Губы распухли и посинели, через лицо наискось
множество мелких царапин, несколько глубоких. Завтра на работе будут стебаться,
подкалывать: мол, с какой кошкой целовался… Радует одно — кости и зубы целы.
Остальное мелочи, заживет за пару дней. Я смочил ватку в йоде, быстро промокнул
ранки. Царапины и ссадины щипало, лицо горело огнем. Пластырь не понадобился, к
счастью ничего не рассечено. Я провел рукой по коротким волосам и подмигнул
отражению. Ничего, жить можно.
Зашел на кухню и осмотрелся. Прибраться бы не помешало. На столе россыпь
подсохших крошек, сервант покрыт толстым слоем пыли, а в раковине скопилась
небольшая горка немытой посуды. Но просто лень. Я достал с полки жестяную банку
и щедро сыпанул в кружку заварки. Раздался щелчок. Электрический чайник
заклокотал, выбросил струйку пара и затих. Я залил сухие чайные листики кипятком
и с кружкой в руках перебрался к открытому окну.
Уличные фонари выхватывали из темноты молодую зелень деревьев, кусочек тротуара.
Свежий ветерок выстуживал кожу, приятно холодил израненное лицо. На стук посуды
прибежала Багира, моя кошка. Пушистая и черная как уголь. Сверкнула зелеными
глазищами, требовательно мяукнула: мол, дай пожрать. Но поняв, что хозяину не до
нее и кормежки не дождется, мазнула хвостом по ногам и умчалась в неизвестном
направлении.
За спиной раздались шаги и громкое сопение. Я оглянулся, столкнулся взглядом с
Вадимом. Всегда поражался его габаритам. Рост под два метра, косая сажень в
плечах, широкая мускулистая грудь, длинные руки. И неожиданно умные серые глаза.
Лицо квадратное, но черты правильные. Мужественности прибавлял мощный мясистый
нос горбинкой и темные косматые брови. Мы с Вовкой за глаза называли его
