пестрых зарослях цветущих деревьев и кустов. В окне горел свет. Выложенные между деревьями деревянные ступени вели на навесную веранду. Лестница почти вся заросла высокими красными кустами, и Энтони раздвигал перед Стеллой ветви. Веранда была укутана плющом с блестящими листьями, а в подвесных горшках росли пятнистые орхидеи, их маленькие хрупкие цветки трепетали на легком ветру.
— Вы дома, Вашингтон? Можно войти? — позвал Энтони.
Внутри послышался гомон, урчание и приглушенные шаркающие шаги. Затем раздался человеческий голос, отчетливо, но тихо выговаривавший слова, которых Стелла не разобрала.
Они ждали. Сквозь открытую дверь они видели мутное желтое пятно света и контуры стола и стульев. Чтобы не казаться любопытной, Стелла повернулась и посмотрела назад, на тропинку, по которой они пришли. Красные кусты на фоне солнца окрасились в бледный нежно-розовый цвет. Над ней кружил москит.
— Минутку, — послышался голос. — Кто там?
— Найал, — откликнулся Энтони.
— А, это ты, Тревор…
— Это Энтони.
— А-а! — Голос стих.
Стелла снова посмотрела на дверь. С косяка свисали блестящие лавровые листья. Ее внимание привлек маленький предмет, привязанный обрывком бечевки к гвоздю на наружной стороне двери. Он был овальной формы, заостренный с обоих концов, отполированный и украшенный резьбой в виде тонких кружевных линий, идущих от боков и сходящихся в центре вокруг двух глаз и рта. Он напоминал человеческое лицо или рыбью голову. Стелла уже видела этот предмет, или такой же, как этот, на столе в кабинете Энтони. Энтони тоже смотрел на него.
Появился Вашингтон.
— Входите, извините, что заставил вас ждать.
В комнате, освещенной единственной лампой под абажуром из большой стеклянной бутылки, до половины заполненной дохлыми летучими муравьями, царил полумрак. Лампа отбрасывала мягкий золотистый свет на потолок из тростника. На стропилах затаились маленькие розовые гекконы, выслеживая шуршащих по углам насекомых. Стены были увешаны различным оружием, масками, украшениями, топориками, копьями, стрелами, барабанами, бамбуковыми дудочками и длинными полосками грубой ткани, расшитыми красно-коричневым геометрическим орнаментом. На фоне этого декора элегантная фигура Филиппа Вашингтона выглядела нелепо.
Он сидел в большом плетеном кресле, положив ноги на деревянный табурет. На нем был желтый шелковый халат с черным воротником и манжетами, а лицо он обмахивал китайским веером из сандалового дерева. На столе возле него стояли деревянная голова балинезийца, стакан рома и нетронутая тарелка дымящейся вареной картошки с тушенкой. Наполовину пустая консервная банка стояла на полу у его ног.
Она винила Тревора Найала в том, что он нарочно спрятал от нее Вашингтона, но теперь понимала, что была несправедлива. Вашингтон и в самом деле выглядел неважно. Было не очень жарко, но по лицу Вашингтона струился пот. Под глазами у него от постоянного недосыпания появились мешки, а вокруг губ обозначились резкие складки, которые выглядели странно на его еще молодом лице.
Едва Стелла вошла в комнату, как сразу же поняла, что он что-то скрывает. Он полулежал в кресле, даже не приподнявшись им навстречу, томный, словно поэт «Желтой книги», но она чувствовала, как напряглось его тело под шелком халата. Она поняла, что он знает, кто она и зачем пришла, и приготовился к встрече.
— Простите, что не встаю, — сказал он высоким, протяжным голосом и указал длинной изящной рукой на два плетеных кресла. — От этой чертовой лихорадки я стал слабее цыпленка. А, здравствуйте, Хитоло. Рад вас видеть. Садитесь сюда. — Он указал в угол, и Хитоло бесшумно опустился на корточки.
Стелла, не знавшая, что в Марапаи считается верхом неприличия приглашать папуаса сесть в комнате, где находилась белая женщина, не придала этому никакого значения. Она тоже села, но Энтони остался стоять.
— Я привел к вам миссис Уорвик, Вашингтон, — начал он. — Она только недавно узнала, что вы были в долине Бава с ее мужем. — Он говорил быстро, почти невнятно, как будто хотел как можно скорее уйти отсюда. Его слова нарушили атмосферу значительности этой встречи, и Стелла не знала, злиться на него или благодарить за это.
Вашингтон поднял лихорадочно блестящие глаза на Стеллу и обратился к ней в манере, которая была вполне под стать его облику:
— Поверьте мне, миссис Уорвик, я испытываю к вам искреннюю симпатию. Я, конечно, знал, что вы здесь, и собирался представиться вам. Я должен был вам написать, но я — один из тех несчастных, на которых лихорадка действует убийственно. Она лишает меня сил. Ничего не могу поделать. Вероятно, вы хотите выпить. Хитоло, загляни за занавеску, там есть бутылка джина. — Его взгляд снова остановился на Стелле. — Боюсь, у меня нет льда. Обычно его приносят из морозильника слуги, но, увы, сейчас у меня нет слуг. Простите мне мое упущение.
Стелла ничего не ответила. Она не ожидала увидеть такого очаровательного человека. В его речи было что-то легкое и хрупкое, вызывавшее невольную симпатию и придававшее словам шутливый оттенок. Ей не нравилось, когда ее пытались очаровать, и она совсем не доверяла ему.
— А что с Реи? — спросил Энтони.
Он пожал плечами.
— Реи… Правильно, Хитоло, там еще стаканы и кувшин с водой. Накрой снова крышкой, а то туда падают муравьи. — Голос его замер. Глаза блуждали, пока не остановились на черном проеме двери. Он вдруг всем телом подался вперед и стал вглядываться в темноту. Стелла и Энтони проследили направление его взгляда. Дверь обрамляли острые зубчатые листья плюща. Ночь наступила быстро, и над шапками франгипани на небе высыпали звезды.
Глаза Вашингтона, не мигая, изучали черные контуры деревьев и кустов. Лицо его было напряжено, на виске пульсировала крохотная жилка.
— Хитоло, будь добр, посмотри, что там. Мне кажется, там кто-то стоит.
Хитоло оставил выпивку и послушно вышел наружу. Минуту он постоял на веранде и вернулся в дом.
— Там никого нет, — сказал он.
Вашингтон откинулся на спинку кресла. Лицо его разгладилось.
— Мы мешаем вам обедать, — сказала Стелла, прихлопнув усевшегося ей на ногу москита.
— О, ничего страшного. Все равно это несъедобно. Вас тревожат москиты? Хитоло, подай миссис Уорвик тот хлыст.
Хитоло снял со стены длинный хлыст из конского волоса, а Вашингтон взял тарелку и наколол на вилку картофелину. Стелла раздраженно обмахивала ноги хлыстом. Она открыла было рот, собираясь начать разговор, но Хитоло опередил ее.
— Таубада! — Он выступил на середину комнаты, глядя на полупустую консервную банку у ног Вашингтона. — Мистер Вашингтон, не ешьте это. Вы умрете!
Вашингтон уставился на Хитоло, уже поднеся вилку к губам, потом посмотрел на пол. Когда он снова поднял глаза, они светились гневом.
— Не говори ерунды! — сказал он. — Иди на свое место и сиди там! — Поковырявшись вилкой в консервах, он поддел большой кусок и сунул его в рот.
— Не ешьте это, таубада, — просил Хитоло. Казалось, он не слышал слов Вашингтона. Опустив руки, он стоял и смотрел на него широко раскрытыми остекленевшими глазами. На губах его выступила подозрительная беловатая пена.
Стелла взглянула на банку. Ее крышка была отогнута назад. На банке была красная этикетка с желтыми буквами. Вашингтон снова заговорил. Его голос стал громче, в нем звенели истерические нотки.
— Делай, что тебе говорят! Садись и молчи, а то я выставлю тебя вон! — Он съел еще немного и с недовольной гримасой отставил тарелку. — Туда! — приказал он Хитоло, который снова уселся в своем
