Я выдохнула с шипением, расслабившись, когда боль отступила.
— У меня не было денег, а мне надо было попасть внутрь.
— Глупый подменыш, — обругала она меня. — Тебе никогда не приходит в голову, что можно попросить?
— Не в моем стиле, — ответила я, сумев выдавить слабую улыбку.
Лили цокнула, будто бранила непослушного ребенка, но продолжила поглаживать мое плечо, ее пальцы оставляли за собой онемевшие участки. Я открыла глаза, склонив голову набок, чтобы наблюдать за ней.
— Ш-ш, — сказала она. — Спокойно.
— Да, мэм, — ответила я, глядя, как она потянулась через меня, чтобы сорвать росток наперстянки со мха.
Ее руки были тонкими, покрытыми нежной серебристой чешуей, пальцы до первого сустава стягивали перепонки. Только ногти напоминали человеческие, но даже они были серебристо-голубыми. Если повернуть лицо направо, я могла видеть тень, отбрасываемую ее лицом, а память дорисовывала то, что не видел глаз: она невозможно хрупкая, с нефритовыми глазами и длинными черными волосами, стянутыми сзади ивовыми веточками, бледная кожа разукрашена изящными серебряно-зелеными чешуйками. Она прекрасна, но это не человеческая красота. Даже по стандартам фэйри Лили уникальна.
— О Октобер, — сказала она, помахивая цветами над моим лицом, — ты моя любимая разновидность головоломки, дитя, — разновидность, в которой нет никакого смысла. Могу я помочь тебе на этот раз или ты предпочтешь истечь кровью, после того что между нами было?
— Как ты принесла меня сюда? — спросила я, глядя сквозь цветы на ее лицо.
— Я этого не делала, — сказала она и улыбнулась. — Кровь в воде, помнишь? Когда тебя принесли к моим дверям, я смогла впустить тебя и даровать тебе поддержку благодаря разрешению, которое ты мне дала своей кровью. Я не могу сделать больше ничего, если ты не согласишься.
— Принесли к твоим дверям? — переспросила я.
— У тебя больше друзей, чем ты думаешь, Октобер. Ты позволишь мне помочь тебе?
Магия ундин имеет свои правила. Когда моя кровь потекла в воды Лили, я дала ей позволение только сохранить мне жизнь; она больше ничего не может, пока я не разрешу ей.
— Конечно, — сказала я, снова закрывая глаза.
С учетом нависшего надо мной проклятия Розы я не могу позволить себе отмахиваться от помощи.
— Очень хорошо. А теперь отдыхай. Мне больше ничего не надо от тебя.
Я почувствовала, как она подносит цветы наперстянки к моей ране в плече, проводя по самому болезненному месту. Цветы жглись, касаясь кожи, и следом из их лепестков распространялось прохладное обезболивающее онемение. Наперстянка ядовита — красивая, смертоносная и, вероятно, не самая лучшая вещь для открытой раны. Тут я снова вспомнила, как весь день расплачивалась грибами, да и не целитель я. Если Лили считает, что втирание наперстянки в мое плечо поможет, она, вероятно, права, и, даже если нет, она не причинит еще большего вреда.
Лили начала напевать по-японски. Обезболивающая прохлада распространялась дальше, утишая дискомфорт в руке и шее; в воздухе разлился аромат водяных лилий и цветов гибискуса. Когда песня закончилась, она прижала руку к моей щеке и сказала:
— Мир подождет тебя и будет здесь к твоему возвращению.
Это и было то разрешение, в котором я нуждалась. Я вздохнула и прекратила стараться бодрствовать, позволив себе снова уплыть в темноту.
Лили была частью моей жизни, сколько я себя помнила, — даже дольше, чем Сильвестр. Мама, бывало, брала меня с собой в чайный сад, когда мы еще играли в людей, убегая от отца с извинениями насчет «времени для девочек». Лили всегда была здесь, радовалась нам, но наблюдала за моей матерью с осторожностью, которую я поняла намного-намного позже. Лили наблюдала за ней, потому что сложно доверять невесте-фэйри: они строят жизнь на лжи и отказываются от всего, что встает на их пути.
Она была здесь, когда я покинула Летние Земли. Я даже думала о том, чтобы служить ей, а не Дэвину, но предложение Дэвина было более интересным, более волнующим, а я дочь моей матери; я искала волнение. Но мы оставались близки, и ее двери были открыты мне до того дня, когда все пошло не так… для нас обеих.
Я пришла к Лили через несколько дней, после того как выбралась из пруда, все еще в шоке и наполовину в истерике от горя. Я хотела знать, почему она не спасла меня. И узнала больше, чем хотела.
— Он возвел стены вокруг моих владений, — сказала она. — Я была одинока, Октобер, очень одинока, а моя магия служит росту и исцелению, а не превращениям. Я не могла спасти тебя, дитя мое. Я могла лишь стараться, чтобы тебе было настолько уютно в воде, насколько возможно. Прости меня.
Лили была такой же пленницей Саймона, как и я, потому что за четырнадцать лет мир забыл о ее существовании. Обитатели ее владений рассеялись, внезапно оказавшись бездомными, не понимая почему. Она была ближе к смерти, чем я, в тот день, когда чары были разрушены, потому что обо мне хотя бы помнили и скорбели. Я не могла ненавидеть ее за то, что Саймон сотворил с нами обеими. У нас оказалось много общего: однажды мы заставим Саймона Торкиля заплатить за все.
Аромат гибискуса призвал меня из воспоминаний обратно в тело. Я вздохнула и открыла глаза. Боль исчезла вместе с рубашкой и остальной одеждой; на мне были только мох и ивовая кора, которыми Лили обернула мое раненое плечо. Отлично. Я не стеснительна — сложно расти в Летних Землях, где одежда преимущественно необязательна, и оставаться стеснительной, — но это не значит, что мне нравится быть голой. Голые люди, по определению, безоружны.
Оперевшись правым локтем о землю, я постаралась сесть. От движения закружилась голова. По крайней мере головная боль утихла: она стала наполовину слабее прежней. Лили стояла на коленях в нескольких метрах от меня, погружая что-то в воду маленького пруда. Теперь, когда мои глаза сфокусировались, я определила, что шуршащие звуки производит ее платье из тяжелого шелка, темно- зеленое и вышитое белым и серебром, с узорами из изгибающихся драконов. Парочка пикси восседала на палочках из черного дерева, скреплявших ее прическу, отбрасывая мерцающие тени на ее лицо.
— Двигайся медленно, — сказала она, поднимаясь и подходя ко мне. — Я сделала все, что в моих силах, но твоя человеческая часть протестует против вмешательства магии, и железо блокирует мое дальнейшее продвижение. Я больше ничего не могу сделать.
— Прости, это была не моя идея, — сказала я, в целях эксперимента передвинув руку назад.
Повязка на плече натянулась, и я поморщилась. Лили цокнула языком, начиная смачивать повязку шелковой губкой. Вода смягчила почти всю боль, но не до конца. Я не удивилась, что Лили не может исцелить меня полностью: она боролась с железом, и у меня нет права ожидать чудес. Если бы она не была ундиной в собственном королевстве, она, скорее всего, не сделала бы и того, что сделала. Но все это не помешало мне впасть в расстройство, когда я осознала, насколько обширен ущерб. Рана оказалась недостаточной, чтобы покалечить меня, — я все еще могла пользоваться рукой, пусть даже она была еще в процессе исцеления, — но из-за нее моя работа чертовски усложнилась.
Надеюсь, это научит меня осторожности. Я взглянула на Лили и улыбнулась как можно искренне, несмотря на свое разочарование и боль:
— Очень хорошая работа.
Она повела перепончатой ладонью, отмахиваясь от моих слов. Все, что напоминает благодарность, — зыбкая почва среди фэйри.
— Не больше и не меньше того, что требует гостеприимство. Правда, Октобер, все это было бы не нужно, если бы ты перестала прыгать под пули.
— Постараюсь запомнить.
— Хорошо.
Жабры под ее челюстью затрепыхались, и я почувствовала внезапный приступ обеспокоенности. Она пыталась не показать виду, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы видеть, как она измучена. Исцеляющие чары утомительны, даже когда не приходится бороться с железом.
— Лили, ты в порядке?
