великую страсть.
Бедная Тайлер. Она была без ума от него. Или, по крайней мере, без ума от его члена.
И бедный Треслав, в то время не обладавший этим сокровенным знанием.
Если б он только знал!
Ну а если бы знал, то что? Он не мог представить, что было бы тогда. Просто: если бы знал!
Но с этим открытием были связаны не только сожаления об упущенном. Было также волнительное осознание своего эротического могущества. Хепзибе повезло, это факт.
Если, конечно, ее однажды не утомит и не отвратит его ничем не умеряемая похоть. В таком случае она может потребовать его обрезания под этнорелигиозным предлогом.
Треслав позвонил Финклеру:
— Ты читал Моисея Маймонида?
— И это причина твоего звонка?
— Ну, еще я хотел узнать, как у тебя дела.
— Спасибо, бывало и получше.
— А что с Маймонидом?
— Полагаю, и у него бывало получше. Читал ли я его? Само собой. Это один из источников моего вдохновения.
— Я не знал, что ты вдохновляешься еврейскими мыслителями.
— Ты ошибался. Он учит, как сделать мудреную мысль понятной для широкого круга. Он всегда сообщает больше, чем это кажется на первый взгляд. Мы действуем в одном ключе, он и я.
«Ну да, конечно, — подумал Треслав. — Достаточно сравнить его „Путеводитель растерянных“ и твой „Дунс Скот[103] и самоуважение: пособие для менструирующих“».
Но вслух он сказал:
— Что ты скажешь о его мыслях относительно обрезания?
Финклер рассмеялся:
— С этого бы и начинал, Джулиан. Что, Хепзиба настаивает на твоем обрезании? Я не буду становиться у нее на пути. Хотя, на мой взгляд, ты чуток староват для этой операции. Насколько помню, Маймонид категорически не советовал делать ее позднее восьмого дня жизни.
— Хепзиба вовсе не хочет, чтобы я это делал. Она любит меня таким, какой я есть. Тем более что, по Маймониду, обрезание ведет к сокращению числа соитий. Я же себя не ограничиваю.
— Рад это слышать. Только я не совсем понял, речь о Маймониде или о тебе?
— Речь не обо мне. Я просто хочу знать, что думает о теории Маймонида философ, действующий в одном ключе с ним.
— Может ли обрезание быть ограничителем секса? Да, если считать, что оно вызывает подсознательный страх, в том числе и перед сексом.
— А раньше ты утверждал, что оно позволяет трахаться до бесконечности.
— Я так утверждал? Это, наверное, было очень давно. Но если ты думаешь, что обрезание используется евреями прежде всего как средство подавления сексуальной активности, ты ошибаешься. Исторически оно связано с сексом не более, чем любой другой обряд инициации. Многие народы, помимо евреев, практикуют обрезание. Что тут действительно еврейского, так это трактовка обычая в стиле Маймонида. Живя в суровом Средневековье, он хотел бы видеть евреев более сдержанными в своих плотских желаниях и потому приписал обрезанию ограничительные функции. Но лично для меня оно никогда не выступало ограничителем.
— Никогда?
— По крайней мере, я такого не припоминаю. А я вряд ли такое забыл бы. Но я знаю людей, которые сделали обратную операцию, посчитав, что обрезание лишает их полноценного сексуального удовольствия.
— А это можно восстановить?
— Кое-кто считает, что можно. Почитай, к примеру, блог Элвина Полякова. Если хочешь, могу познакомить с ним лично. Он чертовски любезен и разговорчив, но говорить может только об этом и ни о чем другом. Он даже продемонстрирует тебе свой член, если хорошенько попросишь. Теперь он, как минимум, на полпути к превращению из еврея в гоя.
— Я полагаю, это один из ваших СТЫДящихся?
— Правильно полагаешь. Стыдиться сильнее, чем он, просто невозможно.
— А ты своего члена не стыдишься?
— По-твоему, должен?
— Я просто спросил. В школе ты был очень горд своим обрезанием.
— Должно быть, я хотел тебя поддразнить. Сейчас я просто ношу его в штанах. Я вдовец, Джулиан, и мысль о том, обрезан я или нет, не является для меня приоритетной.
— Извини.
— Не извиняйся. Я рад, что твоя жизнь стала такой членоцентричной.
— Я только пытаюсь рассуждать философски, Сэм.
— Понимаю, Джулиан. Другого от тебя и не ждал.
Прежде чем положить трубку, Треслав задач еще один вопрос:
— Кстати, а твоим сыновьям делали обрезание?
— Спроси у них сам, — сказал Финклер и отключился.
Разговор на ту же тему с Либором получился более интересным.
Опасения Либора, что они станут реже видеться после переезда Треслава к Хепзибе, не оправдались. Все перемены зависели только от самого Либора. Он теперь нечасто предпринимал пешие прогулки, но вместо этого завел обыкновение, вызвав такси, посещать дом Хепзибы среди дня, когда сама она находилась в музее. Вдвоем с Треславом они пили чай на кухне, где витал дух хозяйки, использующей чертову дюжину огромных бурлящих котлов для приготовления одного вареного яйца. Оба любителя домашнего очага ощущали это незримое присутствие и переглядывались с понимающими улыбками.
Либор теперь пользовался тростью.
— Дошло и до этого, — сказал он.
— Тебе она к лицу, — заверил его Треслав. — Напоминает о старой Богемии. Только надо раздобыть трость со спрятанным внутри клинком.
— Чтобы отбиваться от антисемитов?
— Тебе-то зачем? Это на меня они напали.
— Ну тогда ты и заводи такую трость.
— Кстати, раз уж мы вспомнили о клинках, как ты относишься к обрезанию?
— Без восторга, — сказал Либор.
— Оно когда-нибудь было для тебя проблемой?
— Оно стало бы проблемой для меня, будь оно проблемой для Малки. Но Малки ничего такого не говорила ни разу.
— И оно не мешало тебе получать удовольствие от секса?
— Я думаю, мне, скорее, мешало бы то, что осталось не отрезанным у тебя. Не пойми превратно — уверен, ты с этим смотришься лучшим образом, а вот я бы смотрелся гораздо хуже. Так что с эстетической точки зрения я не в претензии. Я выгляжу так, как должен. Мы ведь говорим об эстетике?
— Не совсем. Я недавно прочел, что обрезание снижает сексуальную активность, и хочу знать твое мнение.
— Думаю, оно наверняка снизит
— В общих чертах.
— Только в общих чертах? — Он взглянул на Треслава, который в свою очередь пристально смотрел на него. — Я знаю, о чем ты думаешь.
