привык, чтобы подобные рассуждения слетали с прелестных уст в литературном салоне. Тереза говорила о Данте и Петрарке с восторгом и знанием дела. В середине вечера к ней подошел супруг, и Тереза отправилась домой. «Она поднялась, словно отходя ото сна, и когда переступила порог, то уже не была такой бестелесной, как прежде. Внезапно возникшее чувство слишком ошеломляет и пугает».
Однако более искушенный Байрон не был так сильно взволнован. Но он верил в судьбу и мог бы позднее согласиться со словами Терезы о том, что «эта встреча стала печатью судьбы на наших сердцах».
Когда в тот апрельский вечер Байрон ушел из салона Бенцони после встречи с графиней Гвичьоли, его душевный покой был нарушен. Привлекательность Терезы, ее хорошее воспитание и наивная увлеченность, свободная от притворных манер «синих чулков», произвели на Байрона большое впечатление. Ее благоговейное отношение к нему как к поэту и человеку льстило ему больше, чем страстная привязанность «красивых животных», с которыми он общался в последние месяцы. Вся решимость Байрона не заводить новых знакомств с женщинами рассеялась, и, расставаясь с Терезой, он выразил желание увидеть ее наедине. Это было несложно устроить. Вспоминая о первой встрече с Байроном в своем «признании» мужу, странном документе, очевидно исчезнувшем после смерти поэта, она писала: «Я почувствовала неодолимое влечение к нему. Он понял это и просил встречи со мной на следующий день. У меня хватило наглости согласиться при условии, что он будет уважать мое решение. Он обещал, и мы уговорились встретиться после ужина, когда ты (граф Гвичьоли. –
Оптимистическое воссоздание событий первых дней носит двойственный характер: Тереза колеблется между желанием поведать всему миру о том, что Байрон любит ее, и одновременно стремлением описать их отношения как платонические и дружеские. В разговоре с Хобхаусом Байрон был более правдивым: «Я влюбился в романскую графиню из Равенны, которой девятнадцать лет, а ее мужу – пятьдесят. Кажется, она готова от него избавиться после первого года совместной жизни, и я полон надежд, сэр… Она красива, но совершенно бесцеремонна: отвечает громко, когда должна шептать, говорит о возрасте с пожилыми дамами, желающими сойти за молодых, а этой благословенной ночью ужаснула всех гостей в салоне Бенцони, громко назвав меня «мой Байрон» среди гробовой тишины. Что мне делать? Я влюблен, мне надоели плотские связи, и у меня появилась возможность наладить свою жизнь».
Однако Байрона беспокоило то, что, несмотря на всю нескромность, Тереза мечтала, чтобы он стал ее преданным чичисбеем. Хотя в разговоре с лицемерными англичанами он всегда защищал итальянские нравы, но как англичанин понимал, что это положение не лучше, чем роль светского жиголо. В «Беппо» он добродушно высмеивал эту традицию, и хотя понимал, что итальянцы воспринимают ее серьезно, как неотъемлемое дополнение к браку, но не мог не насмехаться над этим культом подавания шали и веера. Больше всего его раздражало притворство, с которым отношения выдавались за чисто платонические, и требование, чтобы кавалер исполнял рыцарские обязанности. Джентльмена принимали в обществе как «друга» мужа и жены, и муж не должен был ревновать.
Эта традиция подчинялась более жестким правилам, чем сам брак. Неподобающее поведение дамы и ее кавалера могло шокировать общество больше, чем обманутый муж. Вскоре начались сплетни, но Тереза была слишком счастлива, чтобы обращать на них внимание. Байрон вел себя настойчиво, поскольку он не был человеком, способным питать долгие иллюзии. Его тайные встречи с Терезой, вскоре ставшие известными всем, кроме ее мужа, сделались проще благодаря преданному и понимающему союзнику, гувернантке в доме Гвичьоли по имени Фанни Силвестрини, с которой Тереза отправлялась в долгие путешествия на гондоле под предлогом изучения французского. По пути они встречали Байрона. Любовники вскоре стали уединяться на Лидо или других островах, чтобы полюбоваться великолепными закатами. Вскоре, по словам Терезы, такая жизнь стала привычной и необходимой.
Десять дней блаженства подошли к концу, когда дела графа призвали его вернуться в Равенну. Однако влюбленные уже успели многое. Байрон, слегка смущенный пренебрежением Терезы к традиции, стал еще больше гордиться своей победой и хвастался Киннэрду: «…она прекрасна, как восход, тепла, как полдень, и за десять дней мы успели так много. Я исполнил свой долг, став «законным» любовником».
Известие об отъезде пришло неожиданно, и Тереза с подругой ворвалась в театр, прошла прямо в ложу Байрона, игнорируя все правила, и там, перед лицом венецианских сплетников, сообщила ему о своей досаде. Началась опера Россини «Отелло». «В разгар страстной мелодии и гармонии, – вспоминала Тереза, – я сообщила ему о том, что должна покинуть Венецию». На следующий день им удалось обменяться лишь несколькими словами, когда Байрон посадил Терезу в гондолу рядом с графом Гвичьоли.
Поведение графа оставалось загадкой. Говорили, что он – один из самых богатых и просвещенных людей в Романье. Он был другом Альфьери и меценатом театра в Равенне. Однако поговаривали, что он вспыльчив и своеволен. В политике и семейной жизни он вел себя проницательно и расчетливо. Во время французской оккупации провинции Романья он, по его циничному выражению, предпочел стать главой каналий, чем лишиться из-за них головы. С падением Наполеона и установлением папского режима он вошел в доверие к кардиналу и придворным папы. Однако оставались сомнения в его преданности, поскольку своим третьим браком он связал себя с семьей самых высокопоставленных «патриотов» Италии. Отец Терезы, граф Ружжеро Гамба Гиселли, и ее брат Пьетро были одними из самых пылких сторонников свободолюбивого движения в Равенне и вскоре стали лидерами революционного общества карбонариев.
Гвичьоли получил состояние, женившись по расчету на графине Пласидии Зинанни, которая была старше его, но обладала огромным приданым. Служанка Анжелика Галлиани родила ему шестерых детей, а когда жена начала возмущаться, он отослал ее, а не любовницу в заброшенный сельский дом, откуда она вернулась, только чтобы написать завещание в его пользу, после чего умерла при странных обстоятельствах. Враги Гвичьоли начали распускать слухи об «убийстве» и «отравлении». После этого Гвичьоли женился на Анжелике, и, когда кардинал Мальвазия увидел кольцо – доказательство их законных отношений, некоторые из детей графа были признаны. Однако в ночь смерти жены он, как обычно, отправился в театр и уже через год начал искать себе новую супругу. Хотя приданое Терезы было скромным, всего четыре с половиной тысячи скудо, граф согласился жениться на ней из-за ее молодости и красоты. Разница в возрасте составляла почти сорок лет, но, несмотря на это, Тереза какое-то время была влюблена в своего мужа, но через год почувствовала разочарование. Когда она встретила Байрона, молодая жена уже была готова завести любовника и могла поддаться чарам менее «небесного создания», чем он.
Хотя при расставании Байрон не был столь сентиментален, как Тереза, но испытывал такое же безутешное горе. Она сообщила ему имя надежного человека, священника. Это был дон Гаспаре Перелли, которому Байрон мог передавать свои письма к ней. До того как Тереза и ее супруг прибыли в Равенну, им пришлось останавливаться в двух сельских имениях. Верная Фанни Силвестрини осталась в Венеции, чтобы передавать письма и сообщать новости о Байроне. 18 апреля из местечка Кья-Чен на реке По прибыло письмо. Тереза писала в лучшем стиле монастыря Сайта Кьяра, в стиле нежной грусти, но Байрон был настолько влюблен, что не стал критиковать письмо, а был только благодарен за него. Он отвечал довольно свободно по-итальянски, но в риторических выражениях, совсем не как в своих английских письмах: «Моя бесценная Любовь… Если бы я любил тебя меньше, мне не было бы так трудно выражать свои чувства, но теперь мне придется подыскивать слова, чтобы передать невыносимое страдание на чуждом языке… Иногда ты говоришь мне, что я твоя первая настоящая любовь, а я уверяю тебя, что будешь моей последней страстью… Прежде чем я узнал тебя, я интересовался многими женщинами, но никогда единственной. Теперь, когда я люблю тебя, в мире не существует других женщин».
Влюбленный, словно подросток, впервые испытавший мучительное чувство, и изнывающий от разлуки
