Он будет длинным и проникновенным, но закончится отказом. Целую тебя тысячу раз». Тереза хранила это письмо, как «образец страсти, преданности и великодушия». Но Байрон был прав: она ответила отказом.
Напряжение уменьшилось, когда Терезе стало лучше и она смогла путешествовать в своем экипаже. И конечно, она брала с собой Байрона. Они ехали в сосновый лес, который начинался сразу за городом и тянулся до самого берега моря, до южной части Римини. Заходящее солнце окрашивало небосвод золотыми и опаловыми бликами. Тереза вспоминала: «…когда издалека донесся колокольный звон, на ум сразу пришли стихи Данте, начинающие восьмую песнь «Чистилища». Именно тогда она попросила Байрона написать что-нибудь о Данте, и на следующий день он начал «Пророчество Данте», посвященное Терезе.
Лесной воздух и прогулки наедине с Байроном благотворно действовали на Терезу. Однажды он увидел на ее столе экземпляр «Ада» Данте, и они вместе читали любимый отрывок Байрона и рассказ о Паоло и Франческе, который был так похож на их историю. Позднее Байрон написал перевод.
Вскоре все сомнения рассеялись, и любовники возобновили прежние отношения, начатые в Венеции. Их связь сопровождалась риском, что делало ее еще более желанной. Тереза успокаивала своего возлюбленного, найдя способ обманывать мужа в его собственном доме. Байрон писал Хоппнеру: «Ей все удается, хотя обстановка не самая подходящая: никаких засовов… Мы уединяемся в большой гостиной его дворца, так что я не удивлюсь, если когда-нибудь окажусь с кинжалом в животе. Не могу его понять: он часто приходит ко мне, приглашает с собой, и мы ездим в карете, запряженной шестеркой лошадей. Кажется, что он, как и я, находится полностью в ее власти… С помощью священника, служанки, негритенка и подруги нам удается скрывать нашу нечестивую связь…»
Байрон был слишком влюблен в Терезу, чтобы обращать внимание на графа Джузеппе Альборгетти, генерального секретаря правительства провинции Романья. Второй по значению после кардинала-легата, Альборгетти обладал большой властью и влиянием и должен был сыграть значительную роль в жизни Байрона в Равенне. Любовь к поэзии и знание английского языка подтолкнули его к знакомству со знаменитым поэтом, и в конце концов Байрон согласился встретиться с кардиналом Алессандро Мальвазией. Кардинал ему понравился. «Симпатичный старик, – писал Байрон лорду Киннэрду, – в молодости вел бурную жизнь и не успокоился под старость». Кардинал также остался доволен Байроном, устроил для него специальный вечер и был очень изумлен и рассержен, когда поэт под каким-то незначительным предлогом отказался.
Настоящей причиной отказа было то, что Байрон всерьез обеспокоился здоровьем своей возлюбленной. Он испросил согласия графа Гвичьоли на встречу с доктором Аглиетти из Венеции, профессором и главой медицинской школы, который специально приехал в Равенну, чтобы осмотреть Терезу. «Боюсь, что она постепенно угасает, – писал Байрон Хоппнеру. – И так со всем и со всеми, к кому я привязан. Даже собака, которую я любил и которая любила меня, не жила долго». Кашель и лихорадка продолжались, и все же Тереза не желала отказываться от любовных свиданий с Байроном ради своего здоровья. Байрон с обычной откровенностью писал: «Она ведет себя храбро во всех смыслах, но иногда я боюсь, что наши ежедневные встречи могут принести ей вред (меня-то они точно не укрепляют), но я не могу намекнуть ей на это…» И дальше он с чувством прибавлял: «Если с моей возлюбленной что-нибудь случится, с любовью для меня все кончено: это моя последняя страсть».
Байрон ощущал, что, подобно своему второму «я», Чайльд Гарольду, он преждевременно постарел душой и телом, испытал все в жизни, но по привычке продолжал искать новых ощущений, чтобы пробудить свои уснувшие чувства. Он признавался Уэддерберну Уэбстеру: «В тридцать лет мне уже не на что надеяться… Мои волосы наполовину поседели, а скрюченная нога действует все хуже и хуже. Почти все волосы выпали, а зубы остаются только из вежливости…»
Болезнь Терезы взволновала Байрона, доказав ему, что он может одновременно испытывать страсть и искренние чувства и не слишком циничен, чтобы не ответить на сердечное расположение. Однако двусмысленное положение угнетало его, и он по-прежнему не мог избавиться от сомнений в верности Терезы. Возможно, в отместку он начал ухаживать за ее подругой Гельтрудой Викари. Байрон признавался лорду Киннэрду: «Гельтруда уехала в Болонью, повредив левое бедро… Мне запретили когда-либо видеться с ней».
Здоровье Терезы постепенно улучшалось, в то время как она нежилась в лучах любви Байрона. В радостной самоуверенности она иногда вызывала у своего возлюбленного взрывы ревности. Стоило ей только поговорить с кем-нибудь в театре, и он испытывал мучительную боль. В один из таких дней Байрон писал из гостиничного номера: «Я заметил, что стоило мне глянуть на сцену, как она обращала взор к этому мужчине, и это после того, что произошло сегодня! Отпусти меня, лучше умереть от разлуки, чем от предательства…»
Годы спустя, разбирая послания своего бывшего возлюбленного, Тереза сказала об этом письме: «Он страшно ревновал и несправедливо обвинял меня со всей страстностью».
Байрон несколько успокоился после того, как его возлюбленной стало лучше и он смог чаще видеться с ней наедине, особенно во время верховых прогулок в Пинете. Тереза вспоминала об этих мгновениях как об идиллии. Но вскоре тихие радости наскучили сердцу Байрона. Его мысли вновь обратились к сестре и жене, и теперь ревновать была очередь Терезы.
Тереза была бы более раздосадована, если бы увидела его письмо к Августе, касающееся ее: «Она красива, ужасная кокетка, чрезвычайно тщеславна, жеманна, достаточно умна, но без всяких принципов, обладает воображением и страстна… Она ездит верхом, но с ней скучно, потому что она не умеет управляться с лошадью, которая наскакивает на мою и пытается укусить. После этого Тереза в своей высокой шляпе и небесно-голубой амазонке начинает визжать – нелепое зрелище…»
Ошибочно было бы судить о чувствах Байрона к Терезе по его равнодушным и язвительным письмам, в которых он давал волю своему внутреннему голосу и которые не могут служить мерой его любви и преданности. В конце июля он наконец-то решился покинуть Венецию. Однако он не знал, как поступить с Аллегрой. Байрон любил ее и был бы рад остаться с ней, но понимал, что его бурный образ жизни и отсутствие уверенности в будущем – неподходящие условия для его дочери.
Некая миссис Вавассур, богатая вдова из Северной Англии, видела Аллегру в доме Хоппнеров и предложила удочерить ее, однако Байрон не желал расстаться с дочерью, хотя и подумывал о том, что миссис Вавассур могла бы дать ей образование. Из этого ничего не вышло, и, когда летом Хоппнеры уехали в Швейцарию, Аллегра стала жить у миссис Мартене, жены датского консула в Ла-Мире. Элиза, няня- швейцарка, была уволена, после того как Шелли уехали из Венеции.
Тем временем к Байрону стали приходить тревожные вести из Англии. Меррей тянул с изданием «Дон Жуана». 15 июля с некоторым трепетом он показал своим консультантам пробный оттиск двух песен форматом в четверть листа. Страхи Меррея не были беспочвенными. Гиффорд, который когда-то благосклонно относился к Байрону, написал: «Этим утром я прочитал вторую песнь и совершенно потерял терпение, увидев, в каком извращенном и непотребном виде изображена потрясающая красота». Даже Дуглас Киннэрд сообщил, что публика не приняла «Дон Жуана».
Меррей попросил Байрона прислать наброски других песен. Байрон ответил: «У меня нет никакого плана и не было, но был материал. Хотя если я «намерен уколоть, потому что мне так хочется», то поэма будет скандальной, а сегодня все поэты опять становятся серьезными. Если она не найдет отклика, я брошу ее писать, отнесясь с уважением к мнению публики, но продолжать буду только так, как сочту нужным… Неужели вы не понимаете, что вся суть подобных произведений заключается в их вольности, по крайней мере некоторой свободе… Вы слишком суровы к поэме, которая не должна быть серьезной. Неужто вы думаете, что у меня было другое намерение, кроме как посмеяться самому и заставить смеяться других?»
За этим последовал другой удар. Тереза показала Байрону сатирические стихи, которые декламировали на улицах и которые касались их связи. Она убеждала его, что граф испытывает лишь презрение к анонимному сочинителю, но Байрон чувствовал себя не в своей тарелке, хотя поведение мужа Терезы было по-прежнему отменно вежливым и дружелюбным. Неужели он так наивен, или просто закрывает глаза, или ждет своего часа? Внезапно граф объявил, что отправляется в Болонью, в свое поместье, и Тереза должна сопровождать его. Она настаивала, чтобы Байрон последовал с ними. Байрон повиновался, но из письма видно его тревогу: «Прощай, моя милая злодейка, прощай, моя мучительница, прощай, моя всё, но не вся
