ангелов. Ни один персонаж не походил на египтянина, а уж их-то я в жизни повидал.
— Моисей разве так выглядел? — спросил я Разнила, который отколупывал корочку от пиццы с козьим сыром в паузах между плевками ядом в экран.
— Нет, — ответил Разиил, — но вот тот другой парень сильно смахивает на фараона.
— Правда?
— Угу, — сказал Разиил. С непристойным звуком он высосал через соломинку остатки колы и швырнул картонный стаканчик через всю комнату в мусорную корзину.
— Так ты был там во время Исхода?
— До него. Я отвечал за саранчу.
— Ну и как?
— Паршиво. Мне хотелось жабью чуму. Мне жабы нравятся.
— Мне жабы тоже нравятся.
— А жабья чума бы не понравилась. Но за нее Стефан отвечал. Серафим. — Он покачал головой, будто я должен знать про серафимов какую-нибудь пакость. — Мы тогда много жаб потеряли… Хотя, наверное, все и к лучшему, — вздохнул он. — Нельзя же поручать жабью чуму тем, кому нравятся жабы. Если б я за нее отвечал, вышел бы дружеский лягушачий междусобойчик.
— И ничего бы не получилось, — поддакнул я.
— А что — так получилось, что ли? То есть это же все Моисей придумал. А он — еврей. Для евреев лягушки нечисты. Для евреев они — чума. А для египтян с неба вдруг — целое пиршество лягушачьих лапок. Тут Моисей обсчитался. Хорошо, что мы не послушались его насчет чумы из свинины.
— Вот как? Он такую хотел? Чтобы поросята с небес падали?
— Куски поросят. Ребра, окорока, ножки. И все кровавое — так ему хотелось. Понимаешь, да? Нечистая свинина и нечистая кровь. А египтяне бы всю эту свинину сожрали. Мы его убедили кровью ограничиться.
— Ты хочешь сказать, Моисей — придурок? — Я без иронии спросил: я же понимал, что задаю вопрос самому непреходящему из всех придурков. Но все же…
— Нет, просто его результат не волновал, — ответил ангел. — Господь ожесточил сердце фараона, и тот не хотел отпускать евреев. Хоть крупный рогатый скот с неба пуляй, ему все едино. Он бы не передумал.
— Хотелось бы мне на это взглянуть, — сказал я.
— Я предлагал устроить огненный ливень, — сказал ангел.
— И как прошло?
— Красиво. Мы его вылили только на каменные дворцы и памятники. Сжечь всех евреев в наши планы не входило. Гол в свои ворота.
— Дальновидно, — сказал я.
— У меня вообще с погодой неплохо, — сказал ангел.
— Да, я знаю.
Но тут подумал секунду и вспомнил, как Разиил до изнурения гонял туда-обратно нашего бедного Хесуса, заказывая все новые порции свиных ребрышек в тот день, когда они были блюдом дня.
— Но ты ведь не с самого начала огонь предлагал, да? Ты же, наверное, сначала хотел ливень жареной свинины?
— Этот парень вообще на Моисея не похож, — ответил ангел.
В тот день, бултыхаясь в море, стараясь нагнать торговое судно, пахавшее волны прочь от меня на всех парусах, я впервые убедился, что у Разнила действительно «неплохо с погодой». Джошуа перегибался через кормовой борт и что-то кричал то мне, то Титу. Мне уже стало совершенно ясно: даже с наилегчайшим бризом судно ни за что не догнать и за день, а посмотрев в сторону суши, я не увидел ничего, кроме воды. Странные же мысли приходят в голову в такие минуты. Первым делом я подумал: «Как невероятно глупо — помереть вот таким макаром». Дальше я подумал: «Джошу без меня ни за что не справиться».
И при этой мысли я начал молиться — не за собственное спасение, а за Джошуа. Я молился, чтобы Господь уберег его, потом молился за безопасность и счастье Мэгги. После чего стянул с себя рубаху и медленным кролем погреб к берегу, которого, как я прекрасно знал, мне никогда не достичь. И тут ветер стих. Остановился — и все. Море сплющилось, и над его гладью неслись только крики перепуганной команды с корабля. Судно стояло неподвижно, точно бросило якорь.
— Шмяк, сюда! — закричал Джошуа.
Я повернулся в воде: друг махал мне с кормы замершего судна. Рядом перепуганным дитятей трясся на коленях Тит. А на мачте над ними сидела крылатая фигура. Когда я дошлепал до борта и на палубу меня подняла испуганная кучка матросов, я признал в фигуре ангела Разнила. В отличие от прошлых наших встреч, на сей раз облачен он был во что-то черное как смоль, а оперение крыльев сияло, точно море в лунном свете. Я вскарабкался к Джошу на корму, и ангел аккуратно слетел с мачты и опустился перед нами на палубу. Тит прикрывал голову руками, будто ждал удара. Наверное, ему вообще хотелось просочиться сквозь щели палубного настила.
— Ты, — обратился Разиил к финикийцу, и Тит одним глазом глянул на него из-под скрещенных рук. — Да не причинишь ты вреда этим двоим.
Тит кивнул, попробовал что-то сказать, но голос его сломался под тяжестью страха. Я и сам немного перепугался. Весь в черном, ангел и впрямь выглядел грозно, хоть и выступал за нашу команду. Джош, напротив, казался совершенно в своей тарелке.
— Благодарю тебя, — сказал он ангелу. — Он, конечно, паразит, но все равно он мой лучший друг.
— У меня вообще неплохо с погодой, — ответил ангел. И, словно это все и объясняло, взмахнул массивными черными крылами и оторвался от палубы. Море оставалось мертвенно спокойным, пока его фигура не скрылась за горизонтом, затем повеял бриз, парус надулся, а волны заплескали о нос корабля. Тит осмелился выглянуть, затем разогнулся и медленно встал, цепляясь за румпель.
— Теперь вот новая рубаха нужна, — сказал я.
— Можешь взять мою, — сказал Тит.
— Нам стоит держать поближе к берегу, как ты считаешь?
— Уже идем, мой господин. Уже идем.
— Твоя мать жует плесень на ногах прокаженных, — сказал я.
— Я как раз собирался сделать ей замечание, — отозвался Тит.
— Значит, мы понимаем друг друга.
— Воистину, — сказал Тит.
— Блин, — сказал Джошуа. — Я опять забыл спросить у ангела насчет женщин.
Весь остаток перехода Тит был с нами очень мил. Даже странно — нам не пришлось ворочать тяжеленными веслами при заходах в порты, да и груз мы больше не таскали. Экипаж совершенно избегал нас, и даже за свиньями матросы ухаживали сами. Им и говорить ничего не пришлось. Через день мой страх мореплавания утих, бриз неизменно увлекал нас все дальше на север, и мы с Джошем любовались дельфинами, подплывавшими порезвиться в волнах, или по ночам лежали на палубе, принюхиваясь к запаху кедра от корабельных тимберсов, слушая скрип оснастки и пытаясь представить себе, как мы найдем Валтасара. Если б Джошуа не доставал меня расспросами о сексе, путешествие можно было бы считать приятным.
— Прелюбодеяние — не единственный грех, Джош, — пробовал я объяснить. — Я бы рад тебе помочь, но неужели ты заставишь меня воровать только ради того, чтобы понять, каково это? Или вынудишь кого- нибудь убить, чтоб лучше представлять себе убийство?
— Нет, вся разница в том, что я не хочу никого убивать.
— Ладно, еще раз. У тебя есть чресла, у нее есть чресла. И хотя они называются чреслами и там, и там, устроены они по-разному…
— Я понимаю механику. Я не понимаю ощущений.
— Ощущается хорошо, я тебе уже говорил.
— Но это же неправильно. Зачем тогда Господь наделил грех хорошими ощущениями, а потом человека за него осудил?
