Ангел хочет, чтобы я побольше изображал благодать Джошуа. Благодать? Господи, я ведь о шестилетнем пацанчике пишу, какая там благодать? Джошуа ведь не ходил каждый день, направо и налево признаваясь, что он-де Сын Божий. Нормальный был парнишка — по большей части. Ну, эти штуки с ящерицами, конечно, вытворял, а однажды мы нашли дохлого жаворонка, так он и его оживил. А как-то раз, когда нам было по восемь лет, он вылечил своему братцу Иуде трещину в черепе после того, как мы несколько увлеклись игрой «Побей камнями прелюбодейку». (Иуде так и не удалось овладеть навыками прелюбодейки. Стоял пень пнем, точно Лотова жена. Так же нельзя. Прелюбодейки должны быть лукавыми и быстроногими.) Чудеса, которые творил Джошуа, были маленькими и тихими — обычно они вообще такие, стоит к ним привыкнуть. Все неприятности — от тех чудес, что творились вокруг, без его, так сказать, желания. Хлеба и змеи, например.
Случилось это через несколько дней после Песаха; многие семьи Назарета в тот год не ходили в Иерусалим.
Всю зиму дождей лилось мало, поэтому год обещал быть трудным. Крестьяне просто не могли себе позволить оставить поля и таскаться в Святой город и назад. Отцы наши работали в Сефорисе, и римляне выходных им не давали, за исключением недели праздника. Когда я вернулся с площади, где мы играли, мама готовила мацу. Перед ней лежала дюжина опресноков, а она смотрела на них так, будто собиралась сей же момент шваркнуть их на пол.
— Шмяк, где твой друг Джошуа? Брательники мои скалились, цепляясь за материны юбки.
— Дома, наверное. Только что его видел.
— А чем вы занимались?
— Ничем. — Я попытался вспомнить, что мы делали такого, от чего она могла бы так разозлиться, но на ум ничего не приходило. Редкий день выпал — я не учинял никаких проказ. Братцы, насколько я видел, тоже не пострадали.
— Чем вы занимались, что вышло вот это? — Мама протянула мне лепешку: на золотистой корочке явно отчеканилось темное лицо моего друга Джошуа. Мама схватила со стола другую лепешку — и с нее тоже глянул Джош. Изображение, кумир — очень большой грех. Джош улыбался. А улыбок мама не одобряла. — Ну? Мне что — идти к ним домой и спрашивать его несчастную сумасшедшую мать?
— Это я сделал. Я посадил лицо Джошуа на хлеб. — Я только и понадеялся, что она не станет интересоваться, как мне это удалось.
— Отец вечером придет и тебе всыплет по первое число. А теперь иди — убирайся отсюда.
Тихонько отползая к двери, я слышал хиханьки братцев. Но на улице все оказалось еще суровее. Женщины шарахались от хлебопекарных камней — у каждой в руках была маца, и каждая бормотала что- нибудь вроде:
— Эй, а у меня на опресноке малец какой-то…
Я добежал до Джошуа и ворвался к ним в дом, даже не постучав. Джошуа с братьями сидели за столом. Мария кормила грудью самую маленькую сестренку, Мириам.
— У тебя крупные неприятности, — прошептал я Джошу на ухо с такой силой, что у него наверняка сдуло барабанную перепонку.
Джошуа протянул недоеденную мацу мне и ухмыльнулся — точно так же, как на лепешке.
— Это чудо.
— К тому же вкусное, — сказал Иаков, отгрызая у брата часть головы.
— Уже весь город знает, Джош. Это ведь не только у вас дома. У всех на хлебе твоя морда.
— Он поистине Сын Божий, — кротко улыбнулась Мария.
— Ой господи, мама, — сказал Иаков.
— Ага, господи, мама, — встрял Иуда.
— Его ряшка на всех хлебах. С этим надо что-то делать. — Похоже, они не сознавали всю серьезность ситуации. А я уже нахлебался с головой — при том, что моя мама даже не заподозрила в этом происшествии ничего сверхъестественного. — Надо тебя подстричь — вот что.
— Еще чего?
— Мы не можем резать ему волосы, — сказала Мария. Она всегда разрешала Джошуа носить длинные волосы, по-ессейски, и говорила, что он — назорей, каким был Самсон. Еще и поэтому многие селяне считали ее чокнутой. Мы-то все стриглись коротко, как тогдашние римляне и греки, которые правили страной еще со времен Александра.
— Если мы его подстрижем, он станет похож на прочих. А мы тогда скажем, что на маце — кто-нибудь другой.
— Моисей, — сообразила Мария. — Юный Моисей.
— Точно!
— Я нож принесу.
— Иаков, Иуда, за мной, — сказал я. — Надо растрезвонить по городу, что на Песах нам явился лик Моисея.
Мария оторвала Мириам от груди, нагнулась и поцеловала меня в лоб.
— Ты настоящий друг, Шмяк.
Я чуть не растаял и не стек в сандалии — но тут перехватил хмурый взгляд Джошуа.
— Это же неправда, — сказал он.
— Зато фарисеи не станут тебя судить.
— Я их не боюсь, — ответил этот девятилетний шкет. — Не я же это с лепешками сделал.
— Тем паче зачем тогда подставляться?
— Не знаю, но, похоже, так будет правильно. Разве нет?
— В общем, не рыпайся, пока мама будет тебя стричь. — И я выскочил за дверь, Иуда с Иаковом — следом.
Мы блеяли, как бараны по весне:
— Узрите! Моисей явился на хлебах нам к Песаху! Узрите все!
Чудеса. Она меня поцеловала. Святый Моисеюшко на маце! Она меня поцеловала.
А чудо со змеем? В каком-то смысле то было предзнаменование, хотя я могу это утверждать только после того, что потом случилось между Джошуа и фарисеями. А тогда Джош считал, что сбылось пророчество, — по крайней мере, так мы пытались представить это дело его отцу и матери.
Как-то раз в конце лета мы играли в пшеничном поле за городом, и Джошуа нашел гнездо гадюк.
— Гадина! — завопил он.
Пшеница стояла такая высокая, что я даже не видел, откуда он орет.
— И на твой дом чуму, — ответил я.
— Да я не о том. Тут гадючье гнездо. Честное слово.
— Ой, я думал, ты обзываешься. Извини, на твой дом не-чуму.
— Иди глянь.
Я продрался сквозь посевы и увидел, что Джошуа стоит возле груды камней — ею какой-то крестьянин отметил границу своего поля. Я заорал и пошел на попятную с такой скоростью, что не удержался и брякнулся наземь. У ног Джошуа извивался клубок змей, они скользили по его сандалиям и обвивали лодыжки.
— Джошуа, вали оттуда!
— Они меня не укусят. Так у Исайи говорится.
— А если они не читали Пророков?
Джошуа шагнул в сторону, змеи расползлись, и я увидел невероятно здоровущую кобру. Она вздымалась так, что ростом была уже выше моего друга, и капюшон ее раздувался целым плащом.
— Беги, Джош! Он улыбнулся.
— Я назову ее Сарой — в честь жены Авраама. А это все ее детки.
— Серьезно? Ну, тогда прощай, Джош.
— Я хочу маме показать. Она любит пророчества. — С этими словами он зашагал к деревне, и гигантская змеюка тенью потащилась за ним. Малютки-змееныши остались в гнезде, и я медленно и аккуратно от него отступил, а потом припустил за Джошем.
Однажды я принес домой лягушку — хотел приручить. Не очень крупную, однорукую, спокойную и
