ничего не будешь делать, то и правил никаких не нарушишь. Нужно, чтобы традиция иногда разваливалась, нужно действовать, иногда есть бекон. Вот чему Валтасар старался меня научить.
— Я тебе уже говорил, Джош, и ты сам знаешь, как я люблю бекон, но все-таки, мне кажется, маловато, если Мессия принесет один бекон.
— Перемены, — отозвался Джошуа. — Мессия должен нести перемены. А перемены появляются в действии. Валтасар мне как-то сказал: «Консервативных героев не бывает в природе». Мудрый был старик.
Я думал о старом волхве, разглядывая стену, что вытянулась вдаль по горам, и череду странников перед нами. У входа для нужд застрявших «шелковых путешественников» уже вырос небольшой городок, и он весь кипел от торговцев едой и питьем, разносивших товар вдоль очереди.
— Ну его на фиг, — сказал я. — Мы тут целую вечность проторчим. Какой величины она может быть? Пошли в обход.
Спустя месяц, когда мы вернулись к тем же воротам и снова встали в очередь, Джошуа спросил:
— Ну как тебе стена теперь?
— Она мне кажется нарочитой и неприятной.
— Если ей не придумали пока имени, можешь предложить свое.
Вот так и сложилось, что в веках стена эта стала прозываться Нарочитой и Неприятной Китайской стеной. По крайней мере, я надеюсь, что так сложилось. На моей карте Дружелюбных Миль Постоянного Авиапутешественника ее нет, поэтому я не уверен.
Гору, где располагался монастырь Гаспара, мы увидели издали. Подобно окрестным пикам, она вспарывала небеса гигантским зубом. К подножию лепилась деревенька с пастбищем. Мы остановились передохнуть и напоить верблюдов. Деревенские жители высыпали нам навстречу — они удивлялись нашим странным глазам и кудрям Джошуа так, словно мы — боги, сошедшие к ним с небес. (Пожалуй, Джош и впрямь с небес сошел, но об этом как-то забываешь, если тусуешься с ним круглосуточно.) Беззубая старуха, говорившая на диалекте китайского, похожем на тот, которому нас учила Радость, убедила нас оставить верблюдов в деревне. Узловатым пальцем она показала тропу вверх по склону — даже издали было очевидно, что дорожка слишком узкая и крутая для животных.
Селяне угостили нас каким-то очень пряным мясом, дали запить пенистым молоком. Я как-то засомневался и посмотрел на Джоша. Тора запрещала нам одновременно есть мясо и пить молоко.
— По-моему, тут как с беконом, — сказал Джошуа. — Очень сильно сдается мне, Господу плевать, запью яка молоком или нет.
— Ты-ка?
— Это зверь так называется. Мне старуха сказала.
— Ну, грех это или не грех, а есть его я не стану. Лучше просто молочка попью.
— Это молоко того же яка.
— Не стану я его пить.
— Что тебе подсказывает здравый смысл? Он же так хорошо служил тебе в прошлом. Например, когда ты решил, что надо обойти стену вокруг.
— Знаешь… — Меня эта стена уже заманала. — Я не говорил, что сарказмом можно пользоваться когда пожелаешь. Похоже, мое изобретение ты применяешь способами неподобающими.
— Например, против тебя?
— Вот! Понял, о чем я?
Следующим утром спозаранку мы покинули деревню, захватив с собой лишь рисовых колобков, курдюки и скудные остатки денег. Трех верблюдов, которых взяли в Кабуле, мы вверили попечению беззубой старухи — она пообещала о них заботиться до нашего возвращения. Мне их будет не хватать. Роскошный двугорбый транспорт: просты в обслуживании, удобны для езды, но главное — ни один ни разу не пытался меня укусить.
— Знаешь, они ведь наших верблюдов слопают. И часа не пройдет, а первый уже зашипит на вертеле.
— Да не съедят они верблюдов. — Джошуа — идеалист, несгибаемо верящий в людскую доброту.
— Тут вообще не знают, что это такое. Они думают, это просто пища на высоких ножках. Они их съедят. Тут у них сплошь мясо, и то — як.
— Ты вообще не знаешь, что такое як.
— Вовсе знаю, — ответил я, но воздуха на такой высоте уже было маловато, и на самоутверждение сил не оставалось.
Когда мы наконец добрели до монастыря, солнце садилось за горные хребты. Весь монастырь, за исключением больших деревянных ворот с маленькой форточкой, был из того же черного базальта, что и гора, на которой он стоял. И вообще больше походил на крепость, чем на место отправления религиозного культа.
— Поневоле задумаешься. Неужели все волхвы теперь живут в крепостях?
— Бей в гонг, — сказал Джошуа. У двери висела большая бронзовая тарелка, а рядом стояла палка с мягкой колотушкой и табличкой на языке, которого я не смог разобрать.
Я ударил в гонг. Мы подождали. Я ударил в гонг опять. Мы опять подождали. Солнце скрылось, и на склоне стало очень холодно. Я ударил в гонг три раза подряд, очень громко. Мы тем временем съели все рисовые колобки и выпили почти всю воду. Я загромыхал в гонг так, что в господа бога душу мать, и форточка приоткрылась. Тусклое зарево изнутри осветило гладкую щеку китайца примерно нашего возраста.
— Чего? — спросил он по-китайски.
— Нам нужно увидеть Гаспара, — ответил я. — Нас прислал Валтасар.
— Гаспар ни на кого не смотрит. Облик ваш смутен, а глаза слишком круглые. — И форточка захлопнулась.
На сей раз в гонг колотил Джошуа — пока китаец не вернулся.
— Дайте мне взглянуть на эту колотушку, — сказал монах, просунув руку в форточку.
Джош вручил ему палку и отступил на шаг.
— Ступайте прочь и возвращайтесь утром, — сказал монах.
— Но мы шли весь день, — возмутился Джош. — Мы замерзли и проголодались.
— Вся жизнь — страдание. — И монах захлопнул форточку, оставив нас в абсолютной темноте.
— Может, этот урок мы и должны были выучить? — предположил я. — Пойдем домой.
— Нет, подождем, — сказал Джошуа.
Мы провели ночь у больших ворот, тесно прижавшись друг к другу, чтобы совсем не окоченеть. Наутро монах снова открыл форточку.
— Вы еще тут? — спросил он. Нас он не видел — мы съежились под самыми воротами.
— Да, — ответил я. — Теперь нам можно увидеться с Гаспаром?
Хитро изогнувшись, монах высунул шею, затем втянул ее обратно. Появилась деревянная мисочка, из которой он окатил нас водой.
— Ступайте прочь. Ноги ваши изуродованы неправильно, а брови срослись на угрожающий манер.
— Но…
Он захлопнул форточку. И мы провели у ворот еще один день: мне хотелось спуститься с горы, а Джош настаивал, что надо ждать. Когда мы проснулись на следующее утро, в наших волосах застыл иней, а у меня ныли даже кости. С первым лучом солнца монах вновь открыл форточку.
— Вы так глупы, что гильдия деревенских дурачков пользуется вами как стандартом для приема новых членов, — сказал монах.
— На самом деле, — отозвался я, — я и так уже в ней состою.
— В таком случае, — сказал монах, — ступайте прочь. Я долго и красноречиво матерился на пяти языках и уже начал было с досады рвать на себе волосы, как вдруг в небесах над головой заметил что-то крупное. Оно двигалось. Когда оно подлетело поближе, я опознал в объекте ангела в привычном облике: черная мантия и крылья. С собой он тащил горящий пучок просмоленных палок и оставлял след из языков пламени и черного дыма. Пролетев над нами несколько раз, он схилял за горизонт, а в небе остались дымные
