Открыв глаза и узрев источник звука, я едва не свалился на спину, пытаясь отползти подальше. Громадное мохнатое существо раза в полтора больше любого человека, чмокая, выковыривало чай из бамбуковой трубки. Однако чай замерз до какой-то мутной слякоти, и существо уже готово было всосаться в бамбук половиной своей головы, чтобы добраться до дна. Да, выглядело оно как человек, только все тело покрывала длинная белая шерсть. Глаза — здоровенные, как у коровы: ясные синие радужки и крохотные точки зрачков. Ресницы, густые и черные, цеплялись друг за друга, когда существо моргало. У него были длинные черные когти на руках, похожих на человечьи, только раза в два больше, а единственное облачение составляло какое-то подобие сапог вроде бы из ячьей шкуры. Впечатляющий комплект оснастки, болтавшийся у него между ног, подсказал мне, что существо — мужского пола.
Я оглядел монахов: заметил ли кто-нибудь, что в наших запасах мародерствует шерстяная тварь, — но все пребывали в глубочайшем трансе. Дядя тем временем снова хлюпнул трубкой, постучал по ее боку, словно растряхивая содержимое, и глянул на меня, очевидно прося подмоги. Весь мой ужас моментально растаял, едва я посмотрел ему в глаза: ни намека на агрессию, ни проблеска угрозы или насилия. Я подобрал трубку чаю, разогретую на голове Семерки, потелепал ее — нет, не замерз, пока я спал, — и протянул дяде. Тот взял трубку через голову Джоша, выковырял пробку и залпом выпил.
Я воспользовался моментом и пнул своего друга в почки:
— Джош, вылезай. Такое нельзя пропускать. Ответа я опять не получил, а потому обхватил ему голову рукой и зажал ноздри. Чтобы овладеть искусством медитации, послушник сначала должен овладеть дыханием. Спаситель фыркнул и вышел из транса, задыхаясь и выворачиваясь у меня из рук. Когда я его отпустил, он уже полностью повернулся ко мне.
— Чего? — спросил он.
Я показал ему за спину, Джошуа повернулся и узрел белого мохнатого громилу во всем его великолепии.
— Етти-мати! — вырвалось у него.
Мохнатый Громила отскочил, прижимая к себе чай, словно защищая ребенка, и издал какой-то звук на некоем не вполне еще языке. (Однако, если б язык был уже вполне, переводилось бы восклицание, вне всякого сомнения, точно так же, как Джошево.)
Было очень славно наблюдать, как мастерский самоконтроль Джоша соскользнул, обнажив уязвимое подбрюшье смятения.
— Что… то есть кто… то есть что это такое?
— Явно не еврей, — услужливо подсказал я, показывая на примерно ярд крайней плоти.
— Да вижу я, что не еврей, но это слишком широкое определение, правда?
Как ни странно, я наслаждался этой ситуацией гораздо больше двух моих перепуганных до полусмерти собеседников.
— Помнишь, когда Гаспар читал нам правила пребывания в монастыре и мы не поняли то место, где запрещалось лишать жизни человека или как бы человека?
— Ну?
— Ну и вот. Это, наверное, и есть «как бы человек».
— Ладно. — Джошуа поднялся на ноги и оглядел Мохнатого Громилу.
Мохнатый Громила выпрямился и осмотрел Джошуа, наклоняя голову то вправо, то влево.
Джош улыбнулся.
Мохнатый Громила в ответ улыбнулся тоже. Черные губы, очень длинные острые резцы.
— Большие зубки, — сказал я. — Очень большие зубки.
Джошуа протянул существу руку. Существо вытянуло свою, а потом весьма бережно утопило ручонку Мессии в своей огромной лапе… и дернуло Джоша с места, сграбастало его в медвежьих объятиях и прижало к себе так, что блаженные глаза моего друга полезли из орбит.
— На пом… — пискнул Джошуа.
Длинным синим языком существо лизнуло его в макушку.
— Ты ему нравишься, — сказал я.
— Он меня пробует, — ответил Джош.
Я вспомнил, как бесстрашно друг мой дергал за хвост демона Цапа, как сталкивался со множеством опасностей и не терял ни капли самообладания. Вспомнил обо всех случаях, когда он меня спасал — как от врагов, так и от меня самого, — подумал о доброте в глазах его, что глубже моря, и сказал:
— Не-а. Ты ему нравишься. — Тут я решил поговорить на другом языке: может, так существо меня лучше поймет. — Нам же Джошуа нравится, правда? Нра-авится, нравится. Мы любим насево масеньково Дзё-сюя. Ой как он нам нла-авится… — Сюсюканье — язык универсальный. Слова везде разные, а звук и значение — одинаковые.
Существо ткнуло Джоша носом себе в шею, а потом опять лизнуло в голову, оставив на скальпе моего друга жаркий след зеленой от чая слюны.
— Бе-ээ, — поморщился Джош. — Что это вообще такое?
— Это йети, — раздался у меня за спиной голос Гас-пара, которого наш гомон, видимо, тоже вывел из транса. — Омерзительный снежный человек.
— Так вот что бывает, если еть овец! — воскликнул я.
— Это не
Гаспар пожал плечами:
— Обладает ли пес природой Будды?
— Гаспар, я тебя умоляю. Это вопрос практического применения, а не духовного роста.
Йети вздохнул и снова лизнул Джоша в щеку. Язык у существа наверняка был шершавым, точно у кошки, поскольку щека моего друга сразу порозовела.
— Подставь ему другую, Джош, — посоветовал я. — Пускай и ту натрет.
— Надо будет запомнить. Гаспар, он меня покалечит?
— Не знаю. До сих пор никто к нему так близко не подбирался. Обычно он приходит, когда мы в трансе, и уволакивает всю еду. Хорошо, если мы вообще его углядеть успеваем.
— Поставь меня, пожалуйста, на место, — попросил Джош. — Опусти меня на землю.
Йети поставил Джоша на ноги. К этому времени монахи один за другим уже начали выходить из транса. Номер Семнадцать, увидев йети так близко, завизжал, словно белочка на сковородке. Йети пригнулся и оскалился.
— Хватит! — рявкнул Джошуа. — Ты его пугаешь.
— Дайте ему рису, — сказал Гаспар.
Я взял разогретую трубку и протянул ее йети. Тот отколупнул крышку и принялся выгребать рис длинным пальцем, слизывая рисинки, как разбегающихся термитов. Джошуа тем временем отступил поближе к Гаспару.
— Вы за этим сюда и ходите? И носите такую прорву еды?
Гаспар кивнул.
— Он — последний в своем роде. Ему никто не поможет собирать пищу. Не с кем поговорить.
— Но что он такое? Что такое йети?
— Нам нравится считать его даром. Он — видение одной из многих жизней, что мог бы прожить человек до того, как достигнет нирваны. Мы верим, что он настолько близок к совершенному существу, насколько это вообще на нашем плане бытия возможно.
— Откуда ты знаешь, что он единственный?
— Он мне сказал.
— Он разговаривает?
— Нет, поет. Подожди.
Мы смотрели, как йети ест; каждый монах подходил по очереди и ставил перед существом свои трубки риса и чая. Йети лишь время от времени отрывался от еды и поглядывал так, словно вся его вселенная собиралась в этих бамбуковых вместилищах риса. Однако я видел, что его льдисто-голубые глаза подсчитывают, прикидывают, делят на порции запасы, что мы принесли.
