вымазались черным. Ну не хватило мне мужества интересоваться, чем эта слякоть была при жизни, однако я в общем знал, что Руми называет домом такое место, где дохлым стервятникам позволяют дозревать до кондиции перед тем, как размолоть их в однородную пасту и смешать с нужным количеством буйволиного помета. Вокруг глаз Джошуа неприкасаемые намалевали огромные красные круги, на голову нахлобучили растрепанный парик из бычьих хвостов, а к торсу присобачили шесть дерзких грудей, вылепленных из смолистого вара.
— Только к огню не подходи. У тебя сиськи взорвутся, как вулканы.
— Почему у меня шесть, а у тебя только две?
— Потому что я богиня, и мне еще нужно таскать на себе гирлянду черепов и лишние руки.
Руки мы сделали из сыромятных кож, моделями послужили мои настоящие конечности, а вылепленные копии мы высушили над костром. Женщины изготовили мне сбрую, на которую протезы цеплялись мне подмышки, затем мы выкрасили их в черный цвет той же самой жижей. Получилось не очень прочно, но руки легкие и в темноте вполне сойдут за настоящие.
До полуночной кульминации, когда детей изрубят в куски, оставалось еще несколько часов. Но нам хотелось быть на месте вовремя, чтобы не дать минист-рантам оттяпать им пальчики. Если получится, то есть. Пока деревянные слоны одиноко стояли на своих вертушках, но алтарь Кали уже заполнялся жуткими подношениями. Перед богиней выложили тысячу козлиных голов, и по камням густо стекала кровь, заполняя громадные медные котлы по углам. Прислужницы втаскивали эти котлы по узкой лесенке за огромной статуей и сливали в некий резервуар, открывавшийся прямо в пасть. А ниже, при свете факелов, поклонники плясали под этим липким ливнем.
— Смотри, тут все женщины одеты, как я, — сказал Джошуа. — Только у них по две груди.
— Технически говоря, они не одеты, а раскрашены, — уточнил я. — Из тебя вышла очень привлекательная демоница, Джош, я тебе говорил?
— У нас ничего не получится.
— Еще как получится.
Я прикинул, что на храмовой площади собралось уже тысяч десять — они танцевали, распевали гимны и колотили в барабаны. По главной аллее шествовала процессия из тридцати мужчин, и у каждого на сгибе локтя висела корзина. Достигнув алтаря, мужчины вываливали содержимое корзин на ряды козлиных голов.
— Что это у них? — спросил Джошуа.
— Ровно то, что ты думаешь.
— Но это же не детские головы, правда?
— Правда. Мне кажется, это головы иностранцев, которые попались им на той дороге.
Распределив отрубленные головы по алтарю, прислужницы выволокли из толпы обезглавленный мужской труп и уложили его на ступени. Затем по очереди изобразили с ним пантомиму совокупления, после чего каждая потерлась гениталиями о кровавый обрубок шеи и, пританцовывая, удалилась. С их бедер капали охра и кровь.
— Тут у них некая тема в развитии, — заметил я.
— Меня, по-моему, сейчас стошнит, — сказал Джошуа.
— Внимательное дыхание, — напомнил я ему одну из любимых фразочек Гаспара: тот постоянно ее нам орал, когда мы учились медитировать.
Я знал, что если Джошу удавалось по несколько дней проводить в горах и не замерзать, телом своим он может управлять в достаточной мере, чтобы не сблевнуть и сейчас. Меня лично от рвоты удерживали только масштабы развернувшегося неистовства. Казалось, чистая жестокость происходящего не способна одним махом уложиться в человеческий разум, поэтому различал я лишь столько, чтобы рассудок и содержимое желудка не покинули меня.
По толпе разнесся вопль, я привстал на цыпочки и разглядел освещенный факелами паланкин, плывущий над головами смертепоклонников. Внутри возлежал полуголый человек с тигровой шкурой на бедрах. Кожа его была выкрашена пеплом в светло-серый цвет. Намазанные жиром волосы заплетены в косы, а вместо ермолки на голове — кости человеческой руки. Ну и конечно, ожерелье из черепов на шее.
— Верховный жрец, — определил я.
— Они тебя даже не заметят, Шмяк. Как ты обратишь на себя внимание после всего, что они здесь увидели?
— Это они еще не видели, что я им покажу.
Паланкин вынырнул из толпы перед самым алтарем, и мы разглядели процессию, что следовала за ним: за носилками плелась вереница голых детишек, в основном лет пяти-шести. Ручонки связаны, а по бокам малышей поддерживали более скромно одетые жрецы. Остановившись, жрецы принялись распутывать детей и разводить их к деревянным слонам вдоль аллеи. Там и сям в толпе замелькало острое оружие: короткие мечи, топоры и копья с длинными наконечниками — такие мы уже видели в джунглях слоновьей травы. Верховный жрец уселся на обезглавленный труп и начал во всю глотку декламировать стишок о божественном выплеске разрушения у Кали или нечто в этом роде.
— Поехали, — сказал я, вытащив из складок сари обсидиановый кинжал. — Держи-ка.
Джошуа глянул на черное лезвие, замерцавшее в свете факелов.
— Я никого убивать не стану, — сказал он. Слезы катились по его щекам, оставляя на черном гриме длинные красные полосы. Трудно вообразить физиономию свирепее.
— Прекрасный сантимент, но тебе придется резать веревки, чтобы освободить ребятишек.
— А, ну да. — И он принял у меня кинжал.
— Джош, ты знаешь, что сейчас будет. Ты все это уже видел. Этого тут не знает больше никто, а в особенности — эта мелюзга. Увлеки их за собой так, чтоб у них хватило мозгов действительно за тобой пойти и не испугаться. Я знаю, ты можешь. Теперь вставляй зубы.
Джош послушно подоткнул ряд крокодильих зубов на полоске сыромятной кожи себе под верхнюю губу. Клыки торчали славно. Я вставил себе такой же протез и ринулся во тьму.
Обогнув толпу и подбегая с тыла к алтарю, я вытащил из-под пояса человеческих рук заранее снаряженный факел. (На самом деле пояс этот мы смастерили из набитых соломой сушеных козьих выменей, но неприкасаемые женщины потрудились на славу — если никому не придет в голову считать на руках пальцы.) Меж каменных ног Кали я видел, как жрецы уже привязывают детей к слоновьим хоботам. Едва затянули все узлы, каждый жрец выхватил бронзовый клинок и воздел его повыше, готовясь отхватить детский пальчик, как только верховный жрец подаст сигнал.
Я чиркнул кончиком факела по краю алтаря, скинул сари и помчался наверх по ступенькам, вопя со всей дури. За мною летел шлейф ослепительных голубых искр. Я перепрыгнул через гряду козлиных голов, возведенную между ног богини, одной рукой поднял факел, а другой — отрубленную голову.
— Я — Кали! — заголосил я. — Бойтесь меня! — Из-за фальшивых зубов вышло не очень разборчиво.
Несколько барабанов примолкли, а верховный жрец обернулся ко мне — но скорее из-за яркого голубого света, чем из-за столь громогласного заявления.
— Я — Кали! — вновь возопил я. — Богиня разрушения и всей той срани, что у вас тут творится!
Публика не врубилась. Верховный махнул остальным жрецам, чтобы заходили с боков. Некоторые прислужницы уже пробирались ко мне по своему танцполу, усеянному плодами декапитации.
— Я не шучу, — прибавил я. — Склонитесь предо мною!
Жрецы кинулись в атаку. Внимание толпы-то я привлек, хотя, к сожалению, в страхе от моей разгневанной божественности никто не сжимался. Я видел, как Джош перебегает от одного слона к другому, — жрецы-опекуны покинули свои посты, чтобы разобраться со мной.
— Я кому сказал? Я не шучу! — Наверное, все дело в зубах. Я плюнул крокодильим протезом в первого смельчака.
Бегать по алтарю, заваленному склизкими отрубленными головами, — занятие самоочевидно непростое. Если, конечно, последние шесть лет жизни вы не скакали каждый день с кола на кол, даже под снегом и дождем. А заурядному — то есть одержимому и кровожадному — жрецу такое дело и вовсе не по ноге. Они с прислужницами скользили и падали, спотыкались друг о друга, врезались в ноги статуи, а один даже
