Я подумал: может, мне тоже надо было одеться по-другому?
Я заметил неодобрительный взгляд ее мамы, когда она открывала дверь — она осмотрела меня сверху до низу: от моей лохматой головы до моих стоптанных ботинок и протертых на коленках джинсов. Интересно, кто был последним парнем Рианны, который заходил к ней по воскресеньям, и как он одевался? Если ее мама сравнивала меня с ним, то видела, что я не особо-то выпендриваюсь.
Мое сердце бьется в унисон с ее шагами.
Один шаг вниз, еще один.
Я не знаю, куда деть руки, кладу их на подлокотники, складываю на животе, в конце концов кладу их под колени, когда вижу тень у двери.
Волосы собраны в хвост, поэтому я ее поначалу не узнаю, и нет мешковатого свитера поверх трико, такого обтягивающего, что видны контуры ее ребер. На ней те же джинсы, обтрепанные снизу, там, откуда выглядывают ее босые ноги.
— Привет! — говорит она, широко улыбаясь, ее улыбка искренняя, не то что у матери, и я не могу удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ, пусть даже мне и не нравится моя собственная улыбка.
— Я только что пришла, даже в душ не успела, — говорит она, и ее улыбка сменяется озабоченностью, когда она окидывает себя взглядом.
— Все в порядке, — говорю я. — Мне все равно. — я пытаюсь не пялиться на ее грудь.
Рианна пожимает плечами и разводит руками:
— Ну тогда ладно, — говорит она и входит в комнату, садится на стул напротив меня. Рианна поджимает под себя ноги, как делают дети в детском садике, когда садятся в кружок послушать сказку.
За стеной работает телевизор, и слышно, как оживляется ее отец, когда что-то происходит в игре, которую он смотрит. Рианиа смеется и извиняется за него. Я говорю, что мой отец ведет себя точно так же, и мы оба замолкаем, пытаясь подобрать слова.
— Как прошла тренировка?
Это единственное, что приходит мне в голову, когда я вижу, как бретельки трико впиваются в ее плечи, оставляя розовые полоски на коже — бело-красные пересекающиеся линии на ее теле, словно крестики на карте с сокровищами.
— Вроде нормально, — отвечает она и выворачивает руку, чтобы взглянуть на ее тыльную сторону, — с бревна навернулась, — и показывает огромный фиолетовый синяк, чуть ли не на всю руку.
Я непроизвольно дотрагиваюсь до своего лица, но быстро отдергиваю руку.
Мой синяк сошел много недель назад, но я все еще ощущаю его, когда дотрагиваюсь до лица, я до сих пор чувствую то место, куда ударил его кулак.
— Больно? — спрашиваю я.
Рианна качает головой, говорит, что привыкла.
— Ты давно… тренируешься? — Я надеюсь, что подобрал нужное слово, оно показалось мне лучше, чем «занимаешься» или «ходишь на гимнастику».
— Лет с трех, наверное. — И я пытаюсь представить ее маленькой: как она падает на маты и как она смеется, когда сталкивается с другими, тоже смеющимися детьми.
Все стены увешаны полками, на них всевозможные награды — серебряные, золотые, большие, а иногда просто значки, которые висят между полками вперемежку с разноцветными лентами.
— Ну, ты, похоже, просто молодец! — говорю я, оглядываясь по сторонам.
— Хм… хм… — говорит она, но незаметно, чтобы она хвасталась, скорее, ей зто безразлично. Она все еще изучает синяк на руке и не смотрит на награды, словно ее тошнит от их вида.
— А ты? — спрашивает она. — Давно ты пишешь в блокнотах?
И я чувствую, что краснею, потому что никогда ничего не писал при ней и никогда не говорил об этом, а так как я понятия не имею, как она об этом узнала, то сразу же испугался, что ей как-то удалось прочитать их. Прочитать те рассказы, которые я написал о ней. Пусть даже это и невозможно, я не могу отделаться от мысли, что она их читала.
— Я видела, как ты пишешь — за обедом, в классе, ты все время что-то строчишь, — она смеется, улыбается оттого, что я стесняюсь этого.
Я запинаюсь, все еще слишком смущен, чтобы продолжать разговор.
— Да ладно тебе, если не хочешь, не говори.
— Ну… нет… это, в общем, я не знаю. Вроде давно. С тех пор как мы с мамой ушли от отца.
— Ox, — говорит она, говорит, что ей жаль, что она не хотела поднимать эту тему, когда спрашивала — и теперь я говорю ей, что все хорошо. Потом она спрашивает, где живет мой отец, и я говорю ей, что снова вернулся сюда, чтобы жить с ним. Видно, что она несколько озадачена всем этим, но не задает больше вопросов, понимая, что мне не особенно хочется говорить на эту тему.
— А о чем ты пишешь, ну, в блокнотах?
— Так, всякую всячину, — отвечаю я и молю Бога, чтобы она не попросила меня дать почитать. Мне бы пришлось сказать «нет», мне нужно оберегать мои секреты, но я не уверен, что смогу отказать ей в чем-либо — только не этим глазам, не этому движению руки, которым она прикасается к своей щеке.
— Что-нибудь хорошее? — спрашивает она.
— Иногда… — отвечаю я — разве я скажу ей о чем-то плохом.
— Вот и хорошо, — говорит она и снова смотрит на синяк, а я смотрю на лямки трико, впивающиеся ей в плечи. Я хочу просто встать, подойти к ней, встать за ее спиной, спустить их с ее плеч, убрать следы от них, проводя по ним пальцами.
Она смотрит на меня, резко поднимает голову, от этого я вздрагиваю — может, я сделал что-то не так, потому что она выглядит напуганной.
Я смотрю на свои руки, лежащие у меня на коленях.
— Хочешь, пойдем погуляем, или как? — спрашивает она.
Через мгновение до меня доходит смысл ее слов, слова не вяжутся с выражением ее лица, по нему понятно, что она недовольна чем-то, но ее голос такой мягкий, в нем столько надежды, и я сильнее, чем прежде, осознаю, что она самая необычная девушка из всех, кого мне приходилось встречать, даже более необычная, чем Ласи, так как с Ласи я, по крайней мере, всегда знал, что она собирается сказать, когда открывает рот.
— Хорошо, — говорю я, впервые глядя ей прямо в глаза.
— Отлично. Я только сбегаю наверх за свитером.
Она вскакивает со стула, и я медленно встаю вслед за ней. но она останавливается у двери, поднимает руку, как регулировщик.
— Тебе придется подождать меня здесь, — шепчет она так серьезно, так строго, что я застываю на месте.
Даже когда она пытается ободрить меня слабой улыбкой, я все равно стою как вкопанный.
— Я сейчас, — говорит она уже более будничным тоном.
Я смотрю, как она перепрыгивает сразу через две ступеньки.
Мы выходим на обочину, только когда приближается машина, а так мы идем посередине дороги, против потока — рядом друг с другом. Я не спрашиваю ее, куда мы идем. Мне все равно. Мне везде хорошо, пока она рядом.
— Извини меня, ну за то, что было дома, — говорит она, глядя на свои старые кроссовки. — Мне вообще-то никого не разрешают приводить к себе в комнату, особенно парней. — Она смотрит на меня. — Мне вообще не разрешают приглашать ребят. Я сказала маме, что ко мне придут. Но я не сказала, что ты мальчик.
У меня все внутри перевернулось: жаль, что я раньше не знал, я мог бы встретиться с ней где-нибудь в другом месте.
— У тебя будут неприятности? — спрашиваю я. Рианна пожимает плечами:
— Может быть… наверное.
— Прости, — шепчу я и останавливаюсь.
— Нет, ты здесь ни при чем, — говорит она и тоже останавливается, подходит ко мне и кладет свои руки на мои, а потом быстро убирает их.
