случае, она рада была, что они надели шелковые платья и — особенно — что принарядилась Гертруда.
— Кузины мои очень хорошенькие, — сказала баронесса. — У вас очень красивые дочери, сэр.
Шарлотта залилась краской, — никогда еще прямо при ней не говорили о ее внешности так громко и с таким жаром. Гертруда отвела глаза — но не в сторону Феликса; она была страшно довольна. Довольна не тем, что услышала комплимент: она считала себя дурнушкой и в него не поверила. Гертруда вряд ли могла бы объяснить, что именно доставило ей удовольствие — скорей всего что-то в самой манере баронессы разговаривать, — и удовольствие это ничуть не стало меньше, а даже, как ни странно, возросло, оттого что она баронессе не поверила.
Мистер Уэнтуорт помолчал, потом промолвил с чопорной учтивостью:
— Не угодно ли вам пожаловать в дом?
— Но здесь ведь не все ваше семейство, — сказала баронесса, — у вас как будто еще есть дети?
— У меня есть еще сын, — ответил мистер Уэнтуорт.
— Почему же он не вышел меня встретить? — воскликнула баронесса. — Боюсь, он совсем не похож на своих очаровательных сестер.
— Не знаю, я выясню, в чем дело.
— Он робеет в присутствии дам, — сказала тихо Шарлотта.
— Он очень красивый, — сказала, стараясь говорить громко, Гертруда.
— Вот мы пойдем сейчас и отыщем его, выманим из его cachette. [21] — И баронесса взяла под руку мистера Уэнтуорта, который твердо помнил, что руки ей не предлагал, и по дороге к дому все время размышлял над тем, должен ли он был это сделать и пристало ли ей брать его под руку, если никто ей этого не предлагал. — Мне хотелось бы получше узнать вас, — сказала, прерывая его размышления, баронесса, — и чтобы вы меня узнали.
— Желание вполне законное, — ответил мистер Уэнтуорт. — Мы ведь близкие родственники.
— О да! — сказала Евгения. — Приходит в жизни минута, когда всей душой начинаешь ценить родственные узы… родственные привязанности. Думаю, вам это понятно.
Мистер Уэнтуорт слышал накануне от Феликса, что Евгения необыкновенно умна и блистательна. Поэтому он невольно все время чего-то ожидал. До сих пор, как ему казалось, она проявляла ум, а вот теперь, видно, начиналась блистательность.
— Да, родственные привязанности сильны, — пробормотал он.
— У некоторых, — заявила баронесса, — далеко не у всех.
Шарлотта, которая шла рядом, снова взяла ее руку; она все время улыбалась баронессе.
— А вы, cousine, — продолжала баронесса, — откуда у вас этот восхитительный румянец? Настоящие розы и лилеи! — Розы на лице у бедняжки Шарлотты мгновенно возобладали над лилеями, и, ускорив шаг, она поднялась на крыльцо. — Это страна восхитительных румянцев, — продолжала баронесса, обращаясь теперь к мистеру Уэнтуорту. — Насколько я могу судить, они здесь необыкновенно нежны. Румянцами своими славятся Англия… Голландия, но там они быстро грубеют. В них слишком много красного.
— Надеюсь, вы убедитесь, — сказал мистер Уэнтуорт, — что страна эта во многих отношениях превосходит упомянутые вами страны. Мне довелось бывать и в Англии, и в Голландии.
— А, так вы бывали в Европе! — воскликнула баронесса. — Почему же вы меня не навестили? Впрочем, пожалуй, все к лучшему. — Прежде чем войти в дом, она, помедлив, окинула его взглядом: — Я вижу, вы выстроили ваш дом… ваш чудесный дом… в голландском стиле?
— Дом очень старый, — заметил мистер Уэнтуорт. — Когда-то здесь провел неделю генерал Вашингтон.
— О, я слыхала о Вашингтоне, — вскричала баронесса. — Мой отец его боготворил.
— Я убедился, что в Европе он очень популярен, — заметил, немного помолчав, мистер Уэнтуорт.
Феликс тем временем задержался в саду с Гертрудой. Он стоял и улыбался ей точно так же, как накануне. Все происшедшее накануне казалось ей сновидением. Он явился и все преобразил; другие тоже его видели — они с ним разговаривали. Но представить себе, что он возвратится, что станет частью ее повседневной, будничной, наперед известной жизни, она могла, лишь получив новое подтверждение со стороны своих чувств. Подтверждение не заставило себя ждать. Он стоял перед ней, радуя все ее чувства.
— Как вам понравилась Евгения? — спросил Феликс. — Правда ведь, она очаровательна?
— Она блистательна, — ответила Гертруда. — Больше я ничего пока сказать не могу. Она все равно что певица, которая поет арию. Пока она ее не допела, ничего нельзя сказать.
— Она никогда ее не допоет! — смеясь, воскликнул Феликс. — Но вы согласны со мной, что она красива?
Гертруда не нашла баронессу красивой и была разочарована; почему-то она заранее вообразила, что баронесса должна быть похожа на чрезвычайно миловидный портрет императрицы Жозефины,{11} гравюра с которого висела в гостиной, неизменно приводя в восторг младшую мисс Уэнтуорт. Баронесса ни капельки не была похожа на этот портрет — ни капельки! Но, и непохожая, она тем не менее была поразительна, и Гертруда приняла эту поправку к сведению. И все же странно, что Феликс говорит о красоте своей сестры как о чем-то бесспорном.
— Мне кажется, потом она будет казаться мне красивой, — сказала Гертруда. — Как интересно, должно быть, сойтись с ней поближе. Мне это никогда не удается.
— Вы прекрасно с ней сойдетесь, вы очень с ней подружитесь, — заявил Феликс так, словно ничего не могло быть проще.
— Она очень изящна, — проговорила Гертруда, глядя вслед баронессе, словно подвешенной к руке ее отца.
Сказать, что кто-то «изящен», для нее уже было удовольствием. Феликс оглянулся.
— А ваша вчерашняя маленькая кузина, — спросил он, — необычайно хорошенькая… куда она делась?
— Она в гостиной, — ответила Гертруда. — Да, она очень хорошенькая. — У Гертруды было такое чувство, точно она должна сейчас же отвести его в дом, где он увидит ее кузину. Но, немного поколебавшись, она решилась еще помедлить. — Я не верила, что вы вернетесь, — сказала она.
— Не верили, что я вернусь! — смеясь, воскликнул Феликс. — Тогда вы не догадываетесь о впечатлении, произведенном на это чувствительное сердце.
Гертруда решила, что скорее всего он говорит о впечатлении, произведенном на него кузиной Лиззи.
— Просто я не верила, — сказала она, — что мы вас увидим снова.
— Помилуйте, куда же я мог деться?
— Не знаю, я думала, вы растаете в воздухе.
— Это, конечно, очень лестно, но я не настолько бесплотен. Таю я достаточно часто, — сказал Феликс, — но что-то от меня всегда остается.
— Я вышла на крыльцо дожидаться вас, потому что все вышли. Но если бы вы так и не появились, я ничуть не была бы удивлена.
— Надеюсь, — сказал Феликс, — вы были бы разочарованы?
Гертруда несколько мгновений смотрела на него, потом покачала головой:
— Нет… нет!
— Ah, par exemple![22] Вы заслуживаете того, чтобы я никогда вас не покидал.
Когда они вошли в гостиную, мистер Уэнтуорт торжественно представлял баронессе присутствующих. Перед ней стоял молодой человек, который то и дело краснел, посмеивался и переминался с ноги на ногу — он был стройный, с кротким лицом, правильностью черт напоминавшим лицо отца. За его спиной два другие джентльмена тоже поднялись со своих мест, а в стороне от них, у одного из окон, стояла необычайно хорошенькая молодая девушка. Девушка вязала чулок, но, в то время как пальцы ее проворно перебирали спицы, она не спускала блестящих широко раскрытых глаз с баронессы.
— Как же вашего сына зовут? — спросила, улыбаясь молодому человеку, Евгения.
— Меня зовут Клиффорд Уэнтуорт, мэм, — сказал он срывающимся от смущения голосом.
— Почему вы не изволили выйти меня встречать, мистер Клиффорд Уэнтуорт? — спросила с той же
