разных странах, особенно в Западной Европе. Постепенно выделилась особая ветвь — куклотерапия. Сейчас ее практикуют во многих странах: в Германии, в Англии, в Нидерландах, во Франции. У нас в стране ни психодрамой, ни тем более куклотерапией до недавнего времени не занимался никто, так как это считалось буржуазным направлением в науке.
Наша методика драматической психоэлевации напоминает психодраму только по формальным признакам: мы тоже пользуемся театральными средствами. Различия у нас гораздо более существенные, чем сходство.
Начать с того, что сценарии мы всегда пишем сами, давая детям возможность экспромта, но только там, где считаем это необходимым. Клиники–стационара нет, а есть маленькая комната в одной гостеприимной московской библиотеке. Проживание (театральный термин) конкретных травмирующих ситуаций, что составляет основу психодрамы, для нас лишь первый, как бы верхний пласт. Мы убеждены, что можно добиться гораздо более значительных результатов, облекая проблемы пациентов в иносказательную, метафорическую форму. Особенно если пациенты — дети.
К примеру, у нас был мальчик из Армении, переживший землетрясение, причем переживший его в самом эпицентре — в Ленинакане. Он потерялся, несколько дней не мог найти мать… Не надо быть специалистом, чтобы представить себе, в каком состоянии он к нам попал. Налицо (и на лице!) был весь «джентльменский набор»: страхи, бессонница, плаксивость, агрессивность, раздражительность. При малейшем возбуждении он становился пунцовым.
Казалось бы, если руководствоваться принципами классической психодрамы, надо было дать Вите А. (так звали этого восьмилетнего беднягу) возможность еще и еще раз проиграть пережитые им в реальности ужасы. Очень многие психологи, которые специализируются на последствиях катастроф, сочли бы это весьма полезным.
Но мы «пошли другим путем». Ни разу ни в какой связи не упомянув о землетрясении, мы особенно внимательно следили за мальчиком во время театрализованной игры, где герои сказочного острова вынуждены были спасаться от потопа. Причем сюжет был смоделирован нами таким образом, что Витин кукольный герой из мужественной борьбы со стихией вышел абсолютным лидером–победителем, обеспечив спасение не только себе, но и остальным персонажам игры.
И подобные ситуации мы создавали на каждом занятии.
Через три недели Витю было не узнать. Интересно, что, окрепнув психически, он сам, без малейшего побуждения с нашей стороны, рвался показать на ширме свой страшный ленинаканский опыт.
И, наконец, самое главное, кардинальное отличие, о котором мы тем не менее скажем буквально два слова, так как оно интересует в основном специалистов. Психодрама основана на психоанализе. Мы же в своей работе, безусловно, учитываем «нижние этажи» личности, но никогда не обсуждаем это с детьми и даже стараемся не очень муссировать подобную тематику в беседах с родителями. Мы уже писали о традиционной стыдливости русской культуры (глава «Горькие плоды просвещения»). Здесь скажем лишь то, что публичная фиксация на сексуальной травме (терминология, принятая в психоанализе) нашим детям может нанести лишь повторную травму.
Исходя из этого, мы опираемся как раз на «верхние этажи» личности, на сознание и сверхсознание. Опыт нашей работы показал, что возвышенная, элевированная личность впоследствии сама успешно справляется со своими «низами».
Теперь, опять же очень кратко, о том, как строится наша работа. Она состоит из двух этапов.
Первый этап условно называется «Лечебные этюды» и длится почти три недели, в течение которых мы успеваем провести восемь занятий. Большое внимание уделяется работе дома, где дети вместе с родителями репетируют те сценки, которые мы им задаем. Хотя работа проводится в группе, дети уже со второго занятия получают от нас индивидуальные задания, то есть идут по индивидуальной программе.
Все занятия проходят вместе с родителями, и родители не просто присутствуют, а самым активным образом включаются в происходящее. И очень часто именно в результате совместной деятельности, совместной театрализации папы и мамы впервые по–настоящему понимают, как нелегко живется их больному ребенку, и научаются умно ему помогать. Кстати, родители таких детей нередко и сами нуждаются в помощи, ведь генетика в психических отклонениях играет далеко не последнюю роль. По нашему глубочайшему убеждению (и не только нашему!), невроз возникает и развивается в семье, а потому лечиться должен тоже в семье.
На первом этапе происходит выделение патологической доминанты, о которой мы уже упоминали. И начинается не устранение, не искоренение порока или пороков, а повышение их уровня (см. главу «Не проси груш у тополя»). Схематично это можно выразить так: порок — маленькая слабость — достоинство.
Скажем, повышенно агрессивный ребенок почти каждый день приходит из школы в синяках и с записью в дневнике. Он никому не дает спуску, кидаясь в драку из–за любой ерунды. В качестве промежуточного результата можно добиться того, что агрессивность будет проявляться гораздо реже и в более мягких формах. А в идеале такой ребенок при правильной работе превратится в защитника «униженных и оскорбленных», то есть будет драться с теми хулиганами, которые обижают слабых. Присущий ему от природы боевой дух как бы меняет вектор, облагораживается.
Занятия обычно проходят очень весело. Дети, всячески поощряемые нами, все с большей охотой совершенствуются в «актерском мастерстве» (их буквально невозможно увести домой после двух часов напряженной работы!) и с нетерпением, как высшей награды, ждут второго этапа.
Второй этап — это лечебный спектакль.
Многим здоровым взрослым хочется побыть на сцене, а представляете, как этого жаждет больной ребенок, остро нуждающийся в гиперкомпенсации?! Для такого вершиной пройденного пути будет, конечно, представление, на которое он пригласит родных и приятелей. Нам же гораздо важнее репетиции, где дети проживают данные им роли, не догадываясь (или догадываясь весьма смутно), что эти роли мы дали им не случайно. Некоторые ребята получают сразу несколько ролей, а бывает, напротив, что мы одну роль распределяем между двумя, тремя, а то и четырьмя «артистами». Родители тоже принимают участие в спектакле, и, конечно, их роли мы продумываем ничуть не меньше, чем детские. Наши задачи принципиально отличаются от тех, которые ставит перед собой профессиональный режиссер, поэтому мы не фиксируемся на технике кукловождения и других профессиональных моментах. Нас интересует психотерапевтическая сторона дела.
Репетиции длятся около месяца, иногда полтора. Кукол, декорации, костюмы и прочие атрибуты участники спектакля делают сами. Часто мы приглашаем настоящего режиссера, который под нашим руководством не только репетирует, но и занимается с детьми посильным и полезным для них актерским тренингом. Дети, пройдя первый этап, как правило, выглядят уже вполне благополучно и в состоянии справиться с довольно сложными задачами.
На втором этапе мы продолжаем, уже на более глубинном уровне, работу с патологической доминантой. И здесь можно наблюдать очень интересный парадокс. Казалось бы, если доводить какую–то отрицательную черту до карикатуры, то есть, условно говоря, склонному к подлости человеку дать роль отпетого негодяя, он, этот человек, вжившись в роль, станет только еще хуже.
Но почему–то именно усугубление, окарикатуривание типажа в пьесе ведет к освобождению от природной невротической типажности. (Разумеется, такое парадоксальное воздействие возможно только через художественный образ и только если роль подобрана правильно, а правильно она может быть подобрана только специалистом–психотерапевтом.)
Так вот, к концу второго этапа сквозь типаж проступает доминирующая личность. И даже лицо (проекция личности) преображается. Это можно сравнить с гусеницей, которой надо сначала окуклиться, чтобы превратиться в бабочку. А потом, воспаряя, бабочка оставляет на земле ненужную ей больше оболочку–кокон. Прекрасная модель психоэлевации! То же самое происходит с окрепшей, окрыленной душой.
Опыт показывает, что в случаях истинных неврозов (дело в том, что часто невроз можно спутать с более серьезными психическими отклонениями, в том числе и с шизофренией) двух этапов, а иногда и одного, бывает достаточно для полного исцеления.
