— Хорошо, — сказал он. — Я милосерден, в конце концов, ведь я — ангел, а ты — всего лишь заблудшая душа. Я готов сделать тебе предложение, удостоить тебя великой чести, которой удостаивались не многие смертные, а лишь самые достойные единицы. Но я готов сделать это для тебя.
— Нельзя ли без предисловия?
Он вонзил в меня столь яростный взгляд, что мне стало немного не по себе, и я задал себе вопрос, не слишком ли я рискую, дразня ангела. Но ангелы и демоны, вмешивающиеся в мою жизнь, мне уже, простите, до чертиков надоели, и терпеть их издевательства я более не был намерен.
— Я хочу склонить твою душу на сторону Добра и Света, — сказал он.
— Каким образом?
— Ты подпишешь договор, — сказал он. — Договор с нами, гораздо более редкий и ценный, нежели сделки, заключаемые с нашим врагом. И после своей смерти ты гарантированно попадешь на небеса, и тебе больше не придется прислуживать Врагу Рода Человеческого.
— Никогда о подобном не слышал, — сказал я.
— Лишь избранные удостаиваются такого предложения, — сказал он. — Тебе повезло.
— Все так говорят в последнее время, — сказал я. — Только вот сам я почему-то этого не чувствую.
— Ты станешь праведником и после смерти вкусишь райского блаженства, и жизнь твоя будет примером для остальных.
— Любопытное предложение, — сказал я. — А что будет в том случае, если я согрешу после подписания этого договора? Скажем, убью кого-нибудь, совершу прелюбодеяние или возжелаю вола ближнего своего?
— После подписания договора у тебя не будет физической возможности согрешить.
— Значит, — осторожно сказал я, — после подписания вашего договора я стану пацифистом, импотентом и дебилом?
— Ты станешь праведником!
— Простите, но в том, как вы это описываете, большой разницы я не вижу.
— Ты богохульствуешь, рассуждая подобным образом! — прогремел он. — И ты совершаешь еще большее богохульство, раздумывая над моим предложением больше одной минуты! Подписывай и спаси свою душу!
В тот же момент что-то хлопнуло и в воздухе перед моими глазами завис лист бумаги. Белоснежной такой бумаги с пылающими письменами. Текст был очень короткий, и к копии контракта предлагалась булавка. Очевидно, чернила оба ведомства использовали одни и те же.
— Простите, — сказал я. — Я не уверен, что готов к такому повороту.
Вот этого, наверное, говорить не следовало. Ангел и так находился на пределе своего терпения, и мой отказ немедленно подписать бланк соглашения стал последним перышком, сломавшим спину верблюду.
Азраель вскочил с дивана, словно подброшенный пружиной, и вырос в полтора раза. Одежда жалобно треснула и слетела с его мускулистого и поджарого… покрытого белоснежными, как из рекламы «Тайда», перьями. Ангел развернул крыла, и в моей квартире ему явно стало тесно. Он повел рукой, и вдруг в ней оказался огромный меч, пылающий огнем. От этого меча веяло таким жаром, что меня сразу же бросило в пот.
— Подписывай, — сказал ангел. — Подписывай — или распрощайся со своей жалкой жизнью.
— Вы не имеете права, — сказал я, понимая, насколько жалобно и жалко это звучит. Что такое права какого-то смертного для настоящего ангела с белоснежными крылами и огненным мечом?
Окно было вынесено вместе с рамой, и ангела окатило стеклянными брызгами. А в комнате стало еще теснее, ибо теперь в ней возник еще и Скагс. И тоже в своем настоящем обличье. Очевидно, время маскировки прошло.
— Нет, — сказал он, — Азраель, мы так не работаем. Суть искушения состоит в том, чтобы сделать предложение, предложение, от которого можно отказаться.
В воздухе хлопнуло еще раз, и рядом с Азраелевым контрактом появился договор Скагса. На темной бумаге с черными письменами, и булавка была более темной, очевидно, от долгого использования.
— Азраель, — сказал Скагс, — ты сейчас покушаешься на самое святое, на самый драгоценный дар, который твой шеф даровал смертным. На свободу выбора.
— Как это? — удивился Азраель. — Ни на что я не покушаюсь. У него бездна свободы выбора. Он может подписать мой контракт, он может подписать твой контракт, и он может немедленно умереть. Так что у него есть целых три варианта, и он может выбрать любой из них. Пусть выбирает.
— Смерть не должна быть альтернативой такого предложения, — сказал Скагс, и в его руке появился огромный топор. Черный, от лезвия которого исходило зловещее зеленоватое свечение.
— И это говоришь мне ты?
— Да, — сказал Скагс. — Я — демон, и я всегда соблюдаю правила игры. А вот ты ведешь себя не так, как должен вести себя ангел.
— Не дело демона — учить манерам самого Азраеля!
— Мы делаем предложение, — сказал Скагс. — Мы настойчивы, мы увещеваем и уговариваем, мы приводим в свою пользу различные доводы, мы соблазняем и развращаем. Но мы не заставляем клиента подписывать договор силой.
— Значит, пришло время изменить правила игры.
— Не в твоих силах сделать это.
— Хочешь посмотреть? — зловеще спросил ангел. — Тогда отойди в сторонку и не мешай мне разделаться с этим смертным.
— Я не могу тебе этого позволить, — сказал Скагс.
— Ты собираешься защищать этого смертного? — спросил Азраель.
— Нет, — сказал Скагс. — Я не собираюсь защищать этого смертного. Но я буду защищать его право на выбор и вместе с тем право на выбор всех смертных этого мира.
— Дадим же ему последнее слово, — сказал Азраель. — Итак, мальчик, перед тобой две бумаги, и ты знаешь последствия любого твоего хода. Какую ты подпишешь?
— Никакую, — сказал я.
— Почему? — Этот изумленный вопрос они задали дуэтом.
— Потому что это неправильно, — сказал я. — Вы говорите, что жизнь — это игра, и я склонен с вами согласиться. Но какой смысл продолжать игру, зная, что результат предопределен? К чему жить, если заранее знаешь, что будет потом?
— В этой игре нет смысла, — сказал Азраель. — Есть только правила.
— К черту ваши правила и вас обоих, — сказал я с решительностью, которой от себя не ожидал.
И приготовился принять неминуемую смерть. Думаю, что своим отказом я разозлил и демона, доселе довольно миролюбивого, а ангел и так не пылал ко мне братскими чувствами с самого начала.
Когда Гоша отказался от подписания обоих договоров, я понял, что стычки с Азраелем не избежать.
Вот здесь я хочу, чтобы вы поняли меня правильно.
Мне не нравился этот Гоша. Он был Разрушителем и знал об этом, однако отказывался делать следующий по логике вещей ход. Он знал, что своим отказом он подписывает смертный приговор себе, возможно, мне, а возможно, и всему миру, однако он это сделал. У него было право выбора, и он выбрал.
Но иногда я думаю, что он поступил правильно. Право выбора, на которое покушался Азраель, было даровано смертным с самого начала, и, если отнять его у смертных, апокалипсис мог свершиться в ту же секунду. Потому что никому не позволено покушаться на подарки Сами Знаете Кого.
Право выбора и душа — это то, что отличает смертных от прочих обитателей обоих миров. Азраель
