себя в изоляции. Тебе тут нравится?
— Да, это трудно, но занятно. Извините, что я так сразу… был так несдержан. Я вас не обидел?
— Нет, ты никогда меня не обидишь.
Сто миллионов суетящихся, равнодушных — и один мохнатый школьник, прибежавший к тебе домой, как к другу. Столько лет одиночества, вечный комок в горле, стена болезненного молчания, отгородившая тебя от всех, — и один малец, которому даже увидеть тебя — подарок.
Глядя на Габара, Джастин забыл о своей жизни, превратившейся в войну, как будто здесь, в служебных помещениях «Ридгели…», начался новый отсчет времени. Он не знал любви в приюте — там ее раздают поровну и помалу, — он не сходился с людьми в колледже для инвалидов, он не ухаживал за девушками, а весь огонь души вкладывал в тщательный расчет мести. И вдруг чужой мальчишка полюбил его — не F60.5, а Джастина Коха.
Что теперь делать?! Как быть с этим открытием?
И ты — зачем ты пришел сюда? Ты хотел увидеть, как тебя встретят. Ты увидел — и ты растерян.
Но отвергнуть восторг Габара, замкнуться, отступить — уже нельзя. Невозможно предать того, кто тебе доверился, даже забыл о масонских приличиях.
— Я очень, очень доволен, что у тебя все удалось, — осторожно выговорил Джастин. — И дальше все будет хорошо, я уверен. Если тебе понадобится что-то — я всегда готов помочь. Звони мне.
— Если вы позволите!
— Я же говорю — можно. Даже нужно. Вот телефон… — Джастин привычно опустил руку в карман, где лежал экранчик и всякие карточки для общения. — Работай и учись. Ты должен хорошо сдать переводные экзамены, а летом я подпишу тебе разрешение на монтаж и буду помогать. Сейчас мне пора идти — меня впустили по просьбе Гаятуна, не надо его подводить.
— До встречи, каман Кох! — Габар решился и подержал ладонями руку Джастина — почтительно, как подобает младшему.
К выходу Джастин шел, задумавшись. Он обещал; слово следует сдержать. Охранник-эйджи у двери требовательно протянул руку:
— Ваш пропуск, сэр.
— Вот, — ответил Джастин — и обмер. — Вот! — повторил он громче; горло сжимало, но звук все же рождался. Секьюрити нахмурился — что-то не так?.. Нет, пропуск правильный.
— Пожалуйста, выход открыт.
— Да! — почти выкрикнул Джастин. — Да…
— Чудак какой-то… — промолвил секьюрити, провожая глазами высокого мужчину, повторявшего: «Да!.. Вот!.. Да!..»
Пройдя пару кварталов, Джастин потоптался у входа в магазин. Попробовать еще раз? Нет, нет, пока нет. Казалось, говорить опасней, чем монтировать бомбы.
Да, бомбы. Габар не должен знать об F60.5. Это надо спрятать еще глубже, накрепко. Сделать перерыв в акциях. Повременить…
Если его арестуют, Габар будет в отчаянии. Что он подумает о своем учителе?!
Эти мысли Джастин понес домой, с ними уснул и проснулся. Он был из тех, в ком мысли застревают; словно зерна в почве, они пускают корни и дают ростки, а после — приносят плоды категоричных решений.
Слишком многое случилось с Джастином, чтобы все осталось как было.
Библия была толщиной миллиметров девять, а форматом — вроде бумажной книги
И этот ланбук был из породы назойливых — едва Хиллари потянулся к нему, однотонная темная обложка с золотым крестом растаяла, заиграл гимн, и появившийся плат Вероники доверительно прошептал: «Коснись меня, я — жизнь…»
Закрыв пальцем звук, Хиллари показал ланбук Гасту:
— Гадали?
— Было дело. — Гаст глядел весело. — Сегодня все гадали, кто на чем! И зеркало целовали, и в Библию наугад тыкали, и домового ночью спрашивали. И выходило на все лады — и крах, и страх, и обойдется. Ну, теперь все! Проект ликует. Босс, тебя не на руках несли от входа?
— Кое-как проскочил без оваций. Да и вечер — кто остался, все заняты.
«Итак, что нас ждет…» — не глядя, Хиллари стал нажимать — раз, два, три; книга, глава, стих…
Первое послание к коринфянам, 15, стих 51: «Говорю вам тайну; не все мы умрем, но все изменимся».
Оно всегда так — о чем думаешь, то и читается.
Вторая попытка. Раз, два. Хм… Палец не туда попал — та же глава, но двадцатью стихами раньше: «Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет». Опять намек. Вся Библия — энциклопедия многозначительных намеков.
