— Вы имеете в виду, чтобы я предложила ему приехать сюда снова? — спросила она после паузы.
— Нет-нет, вовсе нет. Напишите, что вы возвращаетесь в город и встретитесь с ним.
Он получил уточнение, прозрачный намек, и Фледа это еще сильнее почувствовала, когда перед тем, как они отправились спать, ее приятельница, возвращаясь все к той же теме, сказала:
— Я полностью отдаю его в ваши руки… Знаете, делайте с ним все, что сочтете нужным. Поступайте так, как подскажет вам ваша умная головка… Я не задаю никаких вопросов. Все, о чем я прошу: добейтесь успеха.
— Прелестно, — отвечала Фледа. — Только это ничего не говорит — будьте добры, посудите сами — о том, какое письмо мне ему написать. Это не ответ на то требование, что я должна была вам передать.
— Ответ предельно ясен: все вернется на свое место в ту же минуту, как он объявит, что женится на вас.
— И вы всерьез полагаете, что я способна сообщить ему такую новость?
— Что еще мне полагать, всерьез или не всерьез, если вы грозите порвать со мной, скажи я это сама?
— О, если только вы это скажете! — пробормотала Фледа как нельзя более грозно, но в душе обрадовалась, что хотя бы по этой части миссис Герет признала себя предупрежденной, а свои действия тщетными. И потому добавила: — Как я могу жить здесь с вами, когда в корне не одобряю то, что вы сделали? Когда считаю, а это именно так, что забрали у него чуть ли не все, обобрали несправедливо и бессовестно… ведь я ожидала, что возьмете какую-то часть, и никак не ожидала, что вы возьмете все… как же мне оставаться здесь, не терзаясь чувством, что поддерживаю вас в жестокости и разделяю с вами бесчестно одержанную победу? — Фледа шла ва-банк: пусть от обнажения и анализа своего состояния ее била дрожь, но это давало свои преимущества, и пусть миссис Герет были открыты все уголки ее души, она, по крайней мере, вернет себе свободу. — Поймите, через день-другой я возненавижу каждую вещицу, что окружает вас, буду слепа ко всей этой красоте и раритетам, которыми раньше так восхищалась. И не вините меня: да, я резка, но бессмысленно сейчас не высказать правды. Если я сейчас покину вас, тогда всему конец.
Миссис Герет, однако, и бровью не повела: Фледа не могла не признать, что ее превосходство стало несомненным.
— Это же прекрасно! Как вы печетесь о нем! Музыка для моих ушей. Только любовь, безоглядная любовь вырвала из вас такие слова; да я и сама вела бы себя точно так же, милая моя. Почему вы раньше мне не сказали? Я целиком была бы за вас; я и подсвечника не взяла бы оттуда с собой. Не хотите остаться со мной? Не надо, раз вам здесь мучительно; не надо, раз в тягость смотреть на старый хлам. Поезжайте в Лондон — вернитесь на время к вашему батюшке. Вам придется недолго пробыть у него: за две-три недели мы справимся. Батюшка вам обрадуется, если вы только дадите ему понять, о чем речь… о том, что вы вот-вот освободите его от забот о вас навсегда. Я сама дам ему это понять, раз вы робеете. Возьму и поеду с вами, чтобы пощадить ваши нервы. Мы поселимся в гостинице и, пожалуй, немного повеселимся. Ведь со времени нашего знакомства мы позволили себе ничтожно мало развлечений. Правда, сейчас это не входит в наши планы. Для Оуэна мне надо оставаться букой… мое присутствие вам будет помехой. Ваш шанс в том… ваш шанс — чтобы оставаться одной: используйте его, ради Бога, для благой цели. Если вам нужны деньги, у меня есть немного, и я могу вас снабдить. Но никаких вопросов я не задаю — даже крохотного…
Вопросов она не задавала, но принимала за само собой разумеющееся весьма удивительные вещи. К концу последующих двух дней Фледа ощутила это еще сильнее. На второй день она села за письмо Оуэну: ее чувства до некоторой степени прояснились, кое-что она могла кратко изложить. Если она столько отдала миссис Герет и все еще взамен ничего не получила, то, с другой стороны, быстро отреагировала — что заняло всю ночь — на неудачу своей первой попытки. Желание служить ему было в ней слишком сильно, сознание, что он рассчитывает на нее, слишком сладостным, и это давало ей новые силы проявлять терпение и мягкость. Нет, не может быть, чтобы она впустую так много отдала! В глубине ее души вновь горела решимость что-то себе вернуть. И она написала Оуэну, что у нее произошла с его матерью жаркая сцена, но что он должен набраться терпения и дать ей время. Положение трудное, что они и предполагали, но она делает для него все, что в ее силах. Ее слова произвели впечатление, и она сделает все возможное, чтобы его усилить. Тем временем он должен сохранять полнейшее спокойствие и не предпринимать никаких других шагов; он должен полагаться только на нее и молиться за нее и верить в ее беззаветную преданность. О позиции Моны она не обмолвилась ни словом, как и о том, что в своих отношениях с этой юной леди он не был хозяином положения, но в постскриптуме добавила касательно его матери: «Конечно, она интересуется, почему вы не справляете свадьбу». Отправив письмо, она пожалела, что вместо слова «преданность» не употребила какой-нибудь из более обтекаемых синонимов. Ответ Оуэна пришел немедленно — коротенькая записка, на все недочеты которой она закрыла глаза, назвав про себя трогательно простой, и которую, дабы показать миссис Герет, что она может задавать столько вопросов, сколько ей угодно, тут же дала ей прочитать. Оуэн не владел искусством письма, даже хорошим почерком не мог похвастаться, и его записка, краткое изъявление дружеского доверия, содержала несколько избитых бесцветных слов, удостоверяющих понимание и согласие. Суть ее заключалась в том, что он, разумеется, не будет, поскольку таков совет мисс Ветч, торопить maman и не станет пока что засылать к ней кого-то еще, тем не менее он надеется, она поймет, что
Его отклика Фледа ожидала с глубоким волнением; ей необычайно живо представлялось, что он, как она про себя называла это, дал волю своему перу, и, когда записка пришла, она почти боялась ее открыть. Тут и впрямь таилась опасность, потому что, если он возымел желание писать ей любовные письма, вся надежда помочь ему рухнет; ей придется вернуть их, придется напрочь отказаться от дальнейшего общения с ним, и это будет конец их делу. У Фледы было богатое воображение, которое легко обнимало все высоты и глубины и крайности, мгновенно вбирая любую, особенно трагическую или безнадежную необходимость. Сначала она, пожалуй, почувствовала разочарование, когда, просмотрев означенное послание, не нашла в нем и слова, отступающего от текста, но уже в следующий момент возвысилась до такой точки зрения, с которой оно по своей простоте представилось произведением чуть ли не вдохновенным. Оно было простым даже для Оуэна, и это повергло ее в недоумение: что подсказало ему желание быть еще проще, чем всегда? Но тут же поняла, что люди правильные от природы всегда поступают правильно. Он не был умен — его манера писать это подсказывала; но умнейший из людей во всей Англии вряд ли проявил бы столько чутья, в данных обстоятельствах как нельзя более уместного, — чутья, снабдившего ее именно тем, что вполне можно будет показать миссис Герет. Он действовал не иначе как по наитию: не мог же он знать, какую линию поведения она, его мать, изберет! Более того, оно и объяснялось еще — и это было самым трогательным — его желанием, чтобы Фледа сама заметила, как превосходно он себя ведет. Именно его простодушие и привлекло ее внимание к его достоинствам, и все это было результатом ее замечательных, отчаянных наставлений. Он оставался верным Моне; он выполнял свой долг; он делал все, чтобы быть абсолютно уверенным в своей безупречности.
Если Фледа торжествующе вручала миссис Герет сие послание как залог сердечной невинности ее сына, то сладостный подъем чувств нашей молодой леди длился всего мгновение, пока ее приятельница не
