Сила и невинность: в поисках истоков насилия

понимающий взрослый дает ребенку. Напористость, утверждение своей личности и временами даже агрессия не только не предосудительны, но являются здоровыми в развитии любовных отношений.

Некоторые читатели возможно скажут, что заботливая сила и интегративная сила в действительности являются формами любви. Я согласен с их мнением, но полагаю, что лучше стараться избегать растворения силы и любви друг в друге. Поэтому я предпочитаю четко удерживать различие их значений. Однако мы можем говорить о том, что низшие формы силы — эксплуатация, манипуляция — содержат в себе минимум любви, тогда как высшие формы забота, интегративная сила содержат ее больше. Другими словами, чем выше мы поднимаемся по этой шкале, тем больше любви мы находим.

Даже в религиозной сфере вера в то, что 'Бог движет мир только любовью' является сентиментальностью. Те, кто придерживаются этого мнения, забывают, что первое слово молитвы общей исповеди — 'Всемогущий', и что молитва Господня заканчивается словами: 'Яко Твое есть Царствие и сила и слава во веки'. Часто заповеди блаженства просто неверно интерпретируют: 'Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю', — равно как историю Иисуса, говорящего, когда ему предлагают всю власть на земле: 'Изыди от меня, сатана'. Но мы должны принимать во внимание, что христианство возникло в период, когда римская армия оккупировала весь известный мир, и всякая политическая власть или недостаток кротости повлекла бы за собой скорое наказание. Наша проблема сейчас в другом: мы присутствуем в мире, над которым властвует супертехнологии, и мужчины и женщины должны быть способны отстоять власть своего сознания, если они вообще еще способны выжить.

Общественная деятельность — работа ради расовой справедливости, мира между народами, помощь бедным и т. д. невозможна без сочетания силы и любви.

Не удивительно, что Ницше объявил христианство своего времени религией слабых и провозгласил время утверждения силы и аристократизма духа. В переоценке всех ценностей Ницше настаивает на том, что радость приходит не от подчинения и отрицания, но от утверждения. 'Радость есть просто проявление чувства достигнутой силы, — восклицает он. — Суть радости есть плюс — чувство власти'[54].

Глава 6. СИЛА БЫТЬ

…И всякий, кто не ведает того, Как внутренним своим управить существом, Без устали придумывать стремится, Как волю ближнего себе тщеславно подчинить… Иоганн Вольфганг Гете 'Фауст'. Часть II

Для живого человека сила и власть — не теоретические проблемы, а постоянная данность, с которой ему приходится сталкиваться, используя ее, наслаждаясь ею и борясь с ней по сто раз на дню. Каждый человек рождается как пучок возможностей. Очень немногие из них сформированы к моменту рождения как реальная сила; ребенок еще не может ни ходить, ни говорить, ни конструировать летательный аппарат. Но он может плакать (на что обратил внимание Гарри Стэк Салливан), и этот плач есть возможность, которая позже развивается в сложную систему языковых коммуникаций.

Никто не станет сомневаться в том удовольствии, которое маленький ребенок получает, взращивая эти возможности в силы, обнаруживающие себя в том, что он может говорить, ползти, идти, бежать. Любой из нас, кто видел детей, бегающих в парке, прыгающих и скачущих подобно щенкам, может оценить радость чистого движения, упражнения мускулов, требующих использования. Способность исследовать, видеть мир через призму своего возраста все более становится действующей силой по мере того, как развивается его нервно-мышечная система. Любой, кто с интересом наблюдал за собственным развитием, поймет, что в каждом шаге на пути актуализации возможностей присутствует как природа, так и воспитание.

Но эти возможности порождают и тревогу. Кьеркегор в своем 'Понятии страха' обращает на это внимание. Возможность становится действительностью, но 'промежуточная переменная есть беспокойство'. Возможность полового акта, которая скачкообразно актуализируется в пубертате, приносит восторг и наслаждение, но вместе с тем и тревогу, связанную с новыми отношениями и новой ответственностью.

Сила толкает к ее осуществлению. Это не хорошо и не плохо с этической точки зрения, это просто есть. Но сила не нейтральна. Она требует своего выражения, хотя формы этого выражения чрезвычайно различны. Существует неразрешимое противоречие между индивидуальной силой мужчины или женщины и культурой, которой он или она принадлежит; они обречены на борьбу индивидуальной силы с культурой, стремящейся удержать индивида в своих границах.

Эта постоянная борьба по природе диалектична — когда изменяется один полюс, другой изменяется тоже. Возьмем снова в качестве примера секс: возможности гениталий перерастают в действительную способность к соитию в подростковом возрасте, и через несколько лет появляется способность произвести на свет ребенка, задолго до того возраста, в котором наша культура одобряет это действие, что приводит к значительным трудностям: из-за этого некоторые люди склонны считать сексуальное влечение как таковое чем-то нехорошим. Но такая ошибочная логика не дает им увидеть суть дела и признать, что тяжесть конфликта между культурой и индивидом может быть облегчена, но не существует единственно верного пути его разрешения. Дилемма есть постоянный спутник человеческого существования. Она может, если не уклоняться от нее, принести творческие плоды, такие как изобразительное искусство, музыка, танец и другая созидательная работа.

1. Истоки силы в детском возрасте

Истоки силы одновременно являются истоками агрессии. Ибо агрессия есть одно из применений — пусть и не всегда верных — силы. Клара Томпсон убедительно говорит об этом, когда пишет, что агрессия'…возникает из врожденного стремления расти и осваивать жизнь, что по всей видимости является свойством всякой живой материи. Только когда этой жизненной силе препятствуют в ее развитии, к ней прибавляются компоненты злобы, ярости или ненависти'[55].

Мы заметили в Главе 1, что слово сила в английском языке происходит от корня, означающего 'быть способным'. В связи с этим интересно, что Гарри Стэк Салливан обычно использует термины 'способность и сила' вместе, а также вместе говорит о природе и воспитании. 'Мы по всей видимости рождаемся с частицей мотивации власти в нас', — замечает он. Но, с точки зрения Салливана (как и с моей собственной), это ни в коей мере не означает того, что счастливый жребий выпал 'природной' стороне дихотомии, ибо он говорит о формировании этой мотивации в терминах безопасности, статуса и престижа. Эти характеристики несомненно социальны и усваиваются ребенком по мере развития вне культуры и внутри нее.

Когда мы наблюдаем за ребенком, который строит из кубиков, а затем рушит свою постройку, чтобы строить ее заново, мы понимаем, что сила и агрессия имеют позитивное значение. Ребенок от этого переходит к исследованию, эксперименту, обустраиванию своего мира всеми своими силами, по мере того, как уровень его развития позволяет ему это. 'Изначально, — пишет Д.У.Винникотт, — агрессивность почти синонимична активности'[56]. И доктор Энтони Сторр, приводя утверждение Винникотта, далее говорит:

Если Фрейд был прав в своем предположении о том, что наша главная цель есть блаженное пресыщение, трудно объяснить это исследовательское поведение, но если мы признаем адлерианское 'стремление к превосходству' или какой-либо другой эквивалент инстинктивно-потребностного поведения животного, ищущего стимуляции, трудность исчезает[57].

То, что мы узнаем из психотерапии, приложимо к растущему ребенку: если авторитет, будь то терапевт или родитель, пресекает активность прежде, нежели ребенок укрепит свой плацдарм способности и силы, ребенку будет трудно укрепить его позднее, и он, возможно, научится это делать с некоторой примесью враждебной агрессии. В результате он будет склонен в спорных случаях действовать с некоторой агрессией и протестом, компенсирующими осуждение со стороны авторитета.

Исходно ребенок демонстрирует свою силу и агрессивность только в сочетании с ее противоположностью, т. е. с его потребностью в том, чтобы быть зависимым объектом заботы. Начало