Сила и невинность: в поисках истоков насилия

позицию, прототипом которой является позиция Прометея. Эльсберг является типичным современным героем в том смысле, что в наш век супертехнологий, конформизма и апатии он осуществляет восстание, ставя ему на службу современную технологию и средства массовой коммуникации.

Мы не можем избежать переживания этого диалектического конфликта между индивидом и обществом. Единственный доступный человеку выбор состоит в том, переживет ли он его конструктивно, с интересом и достоинством, или же будет терять энергию и средства, протестуя против вселенной, организованной не так, как ему бы хотелось. И неважно, насколько изменится общество, большая часть которого вопиет об изменении — ситуация фундаментального диалектического противоречия между индивидуаци-ей и конформистскими, уравнительными тенденциями общества по-прежнему будет существовать.

Некоторые общества признают деструктивные, анархические и побуждающие к протесту потребности своих граждан и позволяют им проявляться в особых ситуациях. Примером этого могут служить дионисийские пирушки, карнавалы, всевозможные буйные вакханалии. Древние греки пользовались ими в изобилии: от Элевсинских мистерий и Корибантических танцев на вершине горы (на некоторые из них допускались только женщины) до более простого употребления напитка Бахуса, придающего живость идеям, на дружеской пирушке Сократа и Платона в 'Пире'. Все это символизировал Дионис: танцы, веселье, анархические выходки, освобождение от всех запретов, ситуации, в которых все авторитеты высмеивались, а демонические тенденции свободно выражались. И как еще могло бы общество обладать здоровым аполлоновым началом, если не высвобождать противоположное ему дионисийское начало, которое наполняет порядок и форму жизненными силами? Нам, жителям Америки, где древний праздник карнавала сохранился лишь в таких слабых формах как 'жирный вторник' в Новом Орлеане, трудно понять, насколько освежающими были периоды карнавала, причем не только для древних, но и для современных стран. Маскарад, заключающий на один вечер личную ответственность в скобки, обладает анонимностью, которая может быть не только субперсоналыюй, но и трансперсональной. Большая часть Европы, особенно в католических странах, взрывается праздником и продолжает весело гулять до тех пор, пока не приступит к трудным испытаниям Великого поста.

Нам нужны свои способы высмеивания авторитетов. У нас есть Хэллоуин и первоапрельский День дураков. Но мы нуждаемся в способах канализации наших тайных мечтаний о том, как мы оскорбляем соседей и шокируем отцов города — короче говоря, в способах символического выражения нашей мечты отомстить обществу, которое ограничивает нас и мешает осуществлению наших планов. Интересным примером этого является король карнавала, который принимает скипетр, зная о том, что будет убит в разгар буйной вакханалии, когда происходит надругательство над всеми авторитетами. А возьмите надругательство над высшим религиозным авторитетом — распятие Сына Божьего, Иисуса. Когда, в генделевском 'Мессии' мы обращаемся к Нему, поруганному, оскорбленному и оплеванному, мы разыгрываем архетипический ритуал, в котором человечество выражает свое вековое презрение, которое за всех принимает человек на кресте. Выразив наше презрение и насмешки — в действительности, все так называемые негативные и деструктивные эмоции — мы получаем возможность более ясно ощущать и понимать позитивную сторону религиозных убеждений. Мы можем менять форму проявления этих позитивных и негативных граней человеческой природы, но если мы попытаемся отменить сам факт их наличия, мы будем вынуждены ампутировать определенные части человеческого опыта и сами сделаем себя беднее.

Не связаны ли крайности американской жизни — одной из которых является насилие — с этим отсутствием дионисийского ритуала? Детективные романы, идентификация с главным героем в гангстерских фильмах, прославление преступника, имевшее место в период после отмены сухого закона в тридцатых годах, — все это отчасти является симптомами отсутствия здоровых возможностей дать выход 'тайным мечтам мести обществу, которое сдерживает и подавляет нас'.

В столь механическом мире, как наш, по сути невозможно сдерживать глубокое чувство протеста, и думать, что можно от случая к случаю выпускать их с помощью кровавых триллеров и небольших нарушений установленного порядка. <…> В иерархическом обществе, подобном нашему, антисоциальные чувства являются сначала силой, а затем средством, с помощью которого какой нибудь беспринципный политик может достичь популярности и стать выразителем мечты о насилии всех униженных[110].

Признание ценности бунтаря должно пройти долгий путь, ведущий к канализации такого рода демонических сил в конструктивных направлениях.

Ибо бунтарь делает то, что хотели бы, но не осмеливаются, делать все остальные. Обратите внимание, что Иисус добровольно принимает на себя грехи и презрение людей. Он действует, живет и умирает за всех нас. Это и делает Его бунтарем. И, таким образом, бунтарь и спаситель оказываются одной и той же фигурой. Своим восстанием бунтарь спасает нас. Здесь мы встречаемся с еще одной демонстрацией моего предыдущего тезиса — тезиса о том, что дивилизация нуждается в бунтаре.

3. Бунтарство художника

Кто, увидев впервые водосточные трубы в виде фантастических фигур, хитро и злобно смотрящих на нас со своих карнизов под самыми крышами собора Нотр-Дам в Париже, не был охвачен удивлением и смущением? Не являются ли эти полуживотные-полулюди, поедающие других животных живыми, эти сатанинские изваяния, дразнящие своими высунутыми языками толпы людей внизу на городской площади, сидящие часовыми в свете дня над Парижем, с запечатленным в камне выражением презрения, — не являются ли они каким-то образом заложниками дьявола? Но мы не можем отделаться уклончивым ответом такого рода. Они являются воплощением напряжения, существующего внутри каждого из нас, воплощением диалектики света и тьмы, добра и зла. Именно благодаря этим воплощениям демонического французы смогли достичь такого совершенства в облике Собора. Ибо художник, который освещает наш мир, например, скульптор — создатель химер, живет и дышит демоническим началом. И то, что мы называем прекрасным (слово, которое, как напоминает нам У.Х.Оден, мы не должны употреблять в современном мире слишком часто), станет невозможным, если мы перережем нашу связь с этим 'нижним' миром.

Художник стоит лицом к лицу перед древним и мощным запретом второй из десяти заповедей: 'Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли'. Это запрет на поклонение идолам. В то же время это запрет древним евреям заниматься магией, заключающийся в стремлении получить власть над животным или человеком, например, путем рисования на песке его подобия. Средиземноморские крестьяне до сих пор не склонны позволить вам сделать их моментальный снимок — это очевидно связано с пережитками древних верований в то, что получив их изображение с помощью карандаша, красок или фотоаппарата, вы поймаете часть их души. Под сотворенным кумиром, по-видимому, имеется в виду форма воплощения человека. Я упомянул это в качестве 'примитивного' представления, но вместе с тем это и весьма утонченное прозрение. Ибо портрет, нарисованный или написанный любым хорошим художником, относится не столько к внешности человека, сколько к тому, что художник видит в этом человеке, т. е. к его 'внутреннему миру'. Как бы мы ни сформулировали эту проблему, посвящение себя профессии художника является, прежде всего, проявлением мужества. Для того, чтобы восстать против архетипического запрета, человек должен обладать достаточно сильным бунтарским духом.

Искусство — это заменитель насилия. Те же самые импульсы, которые многих людей толкают к насилию — тоска по смыслу, потребность испытывать экстаз, стремление рискнуть всем, что у тебя есть — побуждают художника к творчеству. По своей натуре он архибунтарь. Я не говорю здесь об искусстве как социальном протесте: оно может быть таковым, как это было в случае Делакруа, и художники почти всегда занимают передовые позиции в отношении социальных проблем. Я имею в виду, прежде всего, то, что вся работа художника в целом является восстанием против установившегося в обществе status quo — против всего, что делает общество банальным, конформистским и инертным. Нередко это восстание принимает форму протеста против академических традиций в самом искусстве — Ван Гог, Сезанн, Пикассо. Но сущность этого восстания заключается в новом способе видения природы и жизни. Искусство состоит в открытии и выражении этого нового способа видения, который, в свою очередь, связан с оригинальностью художника, с его чувством новизны и свежести, с его стремлением, предвидя будущее, критиковать прошлое и настоящее.