стен Кейт и Бентон увидели с полдюжины больших квадратных ящиков со штампом компании-перевозчика, поверх которых разместились три раздувшихся полиэтиленовых мешка черного цвета. В правом от двери углу — пачки книг и картонный короб с журналами. Между окнами — двухтумбовый письменный стол с ящиками и шкафчиком с каждой стороны, на нем — ноутбук и регулируемая настольная лампа. В комнате неприятно пахло грязной одеждой.
Коксон пояснил:
— Ноутбук — новый. Это я его купил. Предполагалось, что Робин станет помогать нам с корреспонденцией, но он так до этого и не добрался. Мне представляется, что ноутбук — единственная вещь в комнате, которая чего-то стоит. Робин всегда был отвратительно неряшлив. У нас из-за этого даже произошла небольшая ссора перед его отъездом в Дорсет. Я посетовал, что он мог хотя бы вычистить свою одежду до переезда. А сейчас, конечно, чувствую себя подлейшим негодяем. Думаю, никогда уже от этого чувства не избавлюсь. Понимаю — это иррационально, но куда ж теперь денешься?.. Во всяком случае, насколько я знаю, здесь, в комнате — все, что у него есть, и что касается меня, то вы можете копаться во всем этом, сколько вам заблагорассудится. Родственников, которые могли бы возражать, у него нет. Правда, он упоминал как-то об отце, но, как я понял, они не поддерживали никакой связи друг с другом с тех пор, как Робин был мальчишкой. Вы обнаружите, что два ящика стола заперты, но у меня нет от них ключа.
— Не пойму, зачем вам винить себя? — удивился Бентон. — В комнате и правда беспорядок. Ему, разумеется, надо было хотя бы в прачечную зайти, прежде чем к вам переезжать. Вы всего лишь сказали ему правду.
— Но ведь неряшливость не такое уж большое преступление против морали. И, черт побери, какое это все имело значение? Разве стоило из-за этого орать? Ведь я же прекрасно знал, какой он. Наверное, следовало простить другу такую слабость.
— Но нельзя же выбирать слова, исходя из того, что друг может умереть, прежде чем мы успеем исправить свою ошибку, — возразил Бентон.
Кейт подумала, что пора действовать дальше, а Бентон явно склонен развивать тему. Только дай ему шанс, и он устроит квазифилософскую дискуссию об относительности дружеских обязательств и истине. И она сказала:
— У нас ведь есть связка его ключей. Возможно, ключ от ящиков тоже там. Если в них окажется много бумаг, нам понадобится пакет или сумка, чтобы их унести. Я выдам вам квитанцию.
— Вы можете унести хоть все, что тут есть, инспектор. Пошвыряйте все в полицейский фургон. Наймите тачку. Сожгите дотла. Эта комната вызывает у меня жуткую депрессию. Позовите меня, когда соберетесь уходить.
Голос у него сорвался, казалось, он вот-вот разрыдается. Не сказав больше ни слова, он исчез. Бентон подошел к окну и широко распахнул створки. Свежий воздух потоком ворвался в комнату.
— Вам так не будет слишком холодно, мэм? — спросил он у Кейт.
— Нет, Бентон, пусть остается открытым. Разве может хоть кто-то жить таким образом? Похоже, он ни малейших усилий не делал, чтобы комната стала пригодной для жизни. Будем надеяться, что у нас есть ключ от письменного стола.
Определить тот, что им был нужен, не представило трудностей. Он оказался много меньше, чем все остальные на кольце, и легко входил в замки обоих ящиков. Сначала они занялись левым, и Кейт пришлось с трудом вытягивать ящик, застрявший из-за скомкавшейся в дальнем его конце бумаги. Когда же она его с усилием выдернула, на пол посыпались старые почтовые открытки, счета, давний ежедневник, неиспользованные рождественские карточки и целое собрание писем. Бентон открыл шкафчик: он тоже оказался набит до отказа раздувшимися папками, старыми театральными программками, сценариями, рекламными фотографиями; в большом несессере, когда его открыли, они обнаружили старый сценический грим.
— Не станем сейчас разбираться во всем этом, — решила Кейт. — Давайте посмотрим, может быть, нас второй ящик хоть чем-то порадует.
Второй ящик поддался на ее усилие гораздо легче, чем первый. В нем лежали коричневая картонная папка и какая-то книжка. Книжка — старая, в мягкой обложке — оказалась романом Сирила Хэара «Несвоевременная смерть», а папка содержала только один лист бумаги, исписанный с обеих сторон. Это была копия завещания, озаглавленного «Последняя Воля и Завещание Перегрина Ричарда Уэстхолла», с указанием даты прописью на оборотной стороне:
«Засвидетельствуйте мою руку сего седьмого дня июля, две тысячи пятого года».
К завещанию была приложена квитанция об уплате пяти фунтов, выданная Холборнским отделением Высокого суда по наследственным делам. Документ был целиком написан от руки, черными чернилами, прямым, без наклона, почерком, достаточно твердым, хотя в последнем абзаце местами уже слабеющим. В первом абзаце П.Р. Уэстхолл назначал своего сына, Маркуса Сент-Джона Уэстхолла, и дочь, Кэндаси Доротею Уэстхолл, а также своих поверенных — фирму «Кершо Прайс-Несбитт», душеприказчиками. Во втором он выражал желание, чтобы его кремировали в присутствии лишь его семьи, без соблюдения религиозных обрядов и — впоследствии — без поминальных служб. В третьем параграфе, где почерк стал несколько крупнее, говорилось:
«Я отдаю и завещаю все мои книги Уинчестер-колледжу. Все те, что Колледжу не понадобятся, следует продать или распорядиться ими иным образом, как того пожелает мой сын, Маркус Сент-Джон Уэстхолл. Я отдаю все остальное, чем я владею — деньги и личное движимое имущество, — в равных долях моим двум детям, Маркусу Сент-Джону Уэстхоллу и Кэндаси Доротее Уэстхолл».
Завещание было подписано, и подпись удостоверена двумя свидетелями: Элизабет Барнс, назвавшейся домашней работницей и указавшей свой адрес — «Каменный коттедж в Сток-Шеверелле», и Грейс Холмс, медсестрой, проживающей в Розмари-коттедже, в Сток-Шеверелле.
— На первый взгляд — ничего, что могло бы заинтересовать Робина Бойтона, — сказала Кейт. — Но он явно приложил много усилий, чтобы достать эту копию. Думаю, нам лучше прочитать эту книжку. Вы быстро читаете, Бентон?
— Довольно быстро, мэм. Да ведь она и не очень толстая.
— Тогда лучше возьмитесь за нее прямо в машине, а я поведу. Попросим сумку у Коксона и отвезем все эти бумаги в Старый полицейский коттедж. Не думаю, что во втором шкафчике есть что-то интересное, но все же посмотрим.
— Даже если мы обнаружим, что не один друг, а многие имеют к Бойтону претензии, — заметил Бентон, — я все же никак не могу представить себе, чтобы какой-то его враг отправился в Сток-Шеверелл, чтобы его убить, проникнув в дом Уэстхоллов, а потом засунул труп в их морозилку. Но копия завещания несомненно должна что-то означать, если только он не хотел всего лишь получить подтверждение, что старик ничего ему лично не оставил. Интересно, почему завещание написано от руки? Элизабет Барнс уже нет. И Грейс Холмс больше не живет в Розмари-коттедже. Дом продается. Но зачем Бойтон пытался с ней связаться? Впрочем, дата завещания вызывает интерес, не правда ли?
— Не только дата, — медленно произнесла Кейт. — Давайте-ка выбираться из этого хаоса. Чем скорее мы доставим это к А.Д., тем лучше. Но нам ведь было сказано — повидать литагента мисс Грэдвин. У меня такое чувство, что это не займет много времени. Напомните-ка, Бентон, как ее зовут и где она находится?
— Элайза Мелбери, мэм. У нас с ней встреча в три пятнадцать. Ее контора — в Кэмдене.
— Вот черт! Совсем не по дороге. Надо будет проверить, не захочет ли А.Д., чтобы мы еще что-то сделали здесь, пока мы в Лондоне. Ему обычно бывает нужно что-нибудь забрать из Ярда. Потом мы с вами найдем, где можно быстро поесть, и поедем выяснять, что Элайза Мелбери может нам сообщить — если там имеется, что сообщать. Но в любом случае, это утро у нас не пропало зря.
