Роберт Силверберг
ТОРГОВЦЫ БОЛЬЮ
Заблеял телефон. Нортроп легонько двинул локтем вмонтированный заподлицо переключатель и услышал голос Маурильо:
— Получили гангрену, шеф. Необходима ампутация сегодня же.
Нортроп почувствовал, как застучало в висках при мысли о действии.
— На сколько чек? — спросил он.
— Пять тысяч за все права.
— Без анестезии?
— Нет, — ответил Маурильо, — я старался любыми уговорами.
— Что ты предложил?
— Десять. Они не согласились.
Нортроп вздохнул.
— Видимо, мне придется взять это в свои руки. Где пациент?
— Больница Клинтон Джинерэл. В общей палате.
Нортроп поднял нависшие брови и зарычал, зло глядя в экран.
— В общей палате? И ты не смог их уломать?
Маурильо словно сжался:
— Родственники упорствовали, шеф. Старику уже ни черта не нужно, но родственники…
— О’кэй. Сиди на месте. Я выезжаю, чтобы завершить сделку, — огрызнулся Нортроп.
Он выключил видеотелефон и достал из стола пару чистых бланков: вдруг родственники отступятся. Гангрена гангреной, а десять тысяч — это десять тысяч. И бизнес — это бизнес. Фирмы теребят его. Нужно поставлять товар или убираться отсюда ко всем чертям. Он ткнул большим пальцем автомат- секретарь:
— Машину через тридцать секунд к выходу на Саус-стрит.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
— Фиксировать все звонки в течение получаса. Я еду в Клинтон Джинерэл. Не хочу, чтобы звонили туда.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
— Если позвонит Рэйфилд из Главного управления, сказать, что я готовлю для него нечто первоклассное и… — о, черт, — я позвоню ему через час.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
Нортроп бросил сердитый взгляд на механизм и покинул кабинет. Гравитационная шахта камнем пролетела сорок этажей за время, какое трудно было зафиксировать. Машина ждала там, где было приказано. Длинный, обтекаемый “Фронтенак-08” со стеклянным, пуленепробиваемым верхом. На работников компании сплошь да рядом нападали всякие психи.
Он откинулся назад, уютно погрузившись в плюшевую обивку. Машина спросила, куда ехать. Нортроп указал путь и добавил:
— Подбодриться бы чем-нибудь.
Из аптечного ящика прямо к Нортропу выкатилась таблетка. Он с усилием протолкнул ее в себя. “Маурильо, меня тошнит от твоей работы, — думал Нортроп. — Не можешь самостоятельно завершить сделку. Хотя бы разочек. — И он мысленно заметил себе: — Маурильо отстранить. Компания не может терпеть неэффективность”.
Старая больница размещалась в примитивном архитектурном нагромождении из зеленого стекла, столь популярном шестьдесят лет тому назад. Плитообразное здание без признаков изящества или индивидуальности.
Дверь главного входа раздвинулась и пропустила Нортропа внутрь. Ударил в нос привычный запах больницы. Большинство людей находит его неприятным. Однако не Нортроп. Для него это запах долларов.
Больница была настолько старой, что до сей поры там работали санитары и сестры. Конечно, механизмы сновали по коридорам туда и обратно, однако здесь и там сестры среднего возраста все еще не сдавали своих позиций — ловко тащили поднос с кашей, а трясущийся санитар помахивал щеткой.
На заре своей деятельности в телевизионной компании Нортроп делал документальные фильмы об этих живых ископаемых больничных коридоров. За один ему присудили премию. Он помнил этот фильм — морщинистые, с отеками под глазами лица сестер и сменившие их сверкающие механизмы, живое олицетворение нечеловеческого в больницах нового типа. Прошло много времени с той поры, как Нортроп делал подобный фильм. Нынешняя жизнь диктовала хронику другого рода, особенно с того дня, как появились интенсификаторы и телепередачи о медицине стали искусством.
Механизм проводил Нортропа к палате № 7. Маурильо ждал. Маленький хвастливый человечек с подпрыгивающей походкой. Сейчас он не очень-то прыгал: понимал, что на сей раз смямлил. Глядя на Нортропа снизу вверх, Маурильо осклабился пустой ухмылкой и сказал:
— Шеф, вы, бесспорно, сделаете это быстро!
— Через сколько времени можно ожидать первых конкурентов? — послышался встречный вопрос. — Где пациент?
— Вон там, в углу, за занавеской. Я приказал ее повесить, чтобы завязать отношения с наследниками. Родственниками, я подразумеваю.
— Заполните анкету, — сказал Нортроп. — Кто распоряжается?
— Старший сын, Гарри. Будьте с ним начеку. Жадный.
— Кто не жадный? — вздохнул Нортроп.
Они остановились у занавески. Маурильо раздвинул ее. Палата была длинной, и больные все разом зашевелились. Потенциальные экспонаты для фильмов, все без исключения, подумал Нортроп. Мир переполнен различными болезнями, и одна тянет за собой другую.
Он шагнул за занавеску. На кровати лежал человек. Лицо, искаженное болью, исхудавшее, с ввалившимися глазами казалось зеленоватым под слоем давно не бритой щетины. У кровати стоял механизм с трубками для внутривенных вливаний. Трубки лежали поверх одеяла и убегали под него.
Пациент выглядел по крайней мере на девяносто. “Если даже сбросить десять лет за счет болезни, все равно он стар”, — подумал Нортроп.
Вот они, родственники, столкнулись с ним лицом к лицу.
Из восьми человек пятеро были женщины от подростков до среднего возраста. Из троих мужчин старший выглядел под пятьдесят, двое других — лет на сорок. Сыновья, племянницы, внучки, сообразил Нортроп.
И он произнес могильным голосом:
— Понимаю, это, должно быть, ужасная трагедия для вас. Цветущий человек, глава счастливой семьи, — Нортроп уставился глазами в больного, — но я знаю, он выкарабкается, я вижу в нем внутренние силы.
Старший родственник сказал:
— Я Гарри Гарднер, сын. Вы из телекомпании?
— Я директор, — ответил Нортроп. — Как правило, не посещаю лично, но ассистент рассказал мне, какая человеческая драма произошла здесь и какой мужественный человек ваш отец…
Человек в постели не открывал глаза. Он плохо выглядел.
— Договорились, — сказал Гарри Гарднер. — Пять тысяч монет. Мы бы ни за что не пошли на это, если бы не больничные счета. Они могут стать для нас настоящим крушением.
— Отлично понимаю, — ответил Нортроп самым елейным тоном. — Мы готовы увеличить сумму. Нам хорошо известно, какое бедствие терпит от больницы маленькая семья, особенно сегодня, во времена широкого использования средств предосторожности. Поэтому мы можем предложить…
— Нет, наркоз должен быть! — сказала одна из дочерей, оплывшая жиром, неряшливо одетая
