взгляд. И продолжал смотреть на нее как-то не так. Потому что она была настолько близко, что я ничего не соображал. Вдобавок, я только что, вообще-то, пришел в себя, — и плохо воспринимал окружающую нас реальность.
Она замолчала, — тишина зазвенела, как тетива монгольского лука. На одной ноте, на одной ноте, на одной…
— Не нужно, — как-то жалобно и беззащитно, словно рабыня жестокого плантатора, попросила она, — не нужно, пожалуйста…
— Не нужно, что? — хрипло спросил я.
— Ничего не нужно…
Какая-то борьба происходила внутри. Какое-то время. Я не знаю. Меня мотало как-то и все плыло перед глазами.
Но потом я, вдруг, вспомнил, что — гордый человек…
В самый дурацкий для этого момент. В самый неподходящий из всех, какие только можно вообразить. Я — гордый человек. Или просто — человек. Что — одно и тоже… К сожалению. Но, может быть, с большой буквы? К сожалению тоже.
— Смотри-ка, чайник вскипел, — сказал, кое-как переведя дух, я. — Давай-ка пить твой кофе.
— Давай, — согласилась она.
— Тебе не пора, — спросил я. — Может быть, твой перерыв закончился, и тебе пора на рынок?
— Нет, не пора, — сказала она.
— Ты так ему верна, — усмехнулся я, — я думаю, при такой верности, тебе никогда не суждено умереть в нищете.
— Да, — согласилась она.
Я взглянул на нее, наливая воду в чашку, и увидел, что она плачет. Она смотрела перед собой и плакала, как Маша. Вода собиралась в ее блестящих черных глазах, скапливалась в большие прозрачные капли, те падали на щеки и катились по ним вниз, к губам и подбородку. Их было много — ее слез. Одна повисла на носу, другие бросались с подбородка на пол, и превращались там в небольшую лужу.
— Иван был прав, — сказал я, — ты — большая рева.
Маша улыбнулась мне, словно извиняясь за происходящее, но выделять влагу не перестала, — наоборот, по щекам потекло еще больше.
— А какие были слова, — вспомнил я, — какие замечательные слова: рожу тебе ребенка… Что вот ты теперь скажешь на это?
— Я — погорячилась, — сквозь слезы произнесла она.
И тут уж принялась так рыдать, что я не стал больше ждать, — побежал в ванную за самым большим полотенцем.
Пятница, — день сбора доходов. Собирать их, — моя обязанность, поскольку все депозиты — на мое имя. Это я, такой крутой трейдер, волк финансового рынка, по пятницам пожинаю свои плоды.
Мне нужно обернуться в четыре места. Так что день, для чего-то более полезного, потерян.
Начинаю с самого дальнего, с «Красногвардейской». Выхожу из дома в десять, через пятнадцать минут утреннего моциона — я в метро «Сокольники». Оттуда до «Красногвардейской» минут сорок. И еще минут десять пешком.
Там: охрана, пропуск, касса… Прохожу по залу, конечно. Где вкалывают начинающие.
Это целая поэма, посмотреть на тех, кто просаживает свои состояния, в надежде их приумножить. В старости, когда буду на пенсии, я напишу ее. Так экзотично то, что вижу.
Но мне к кассе. Никто не знает меня, только менеджер вытягивается в струнку, — первый раз на его памяти появился счастливчик, у которого получилось сделать рынок источником доходов. Поэтому он ест меня глазами, и не отходит от меня. Если бы у него был хвост, он бы вилял им. Но у него нет хвоста.
— Две с половиной тысячи, — говорю я девушке.
— Пожалуйста, паспорт, — просит она, разглядывая меня, как марсианина. На ее памяти я тоже единственный, кто приходит забирать деньги, а не отдавать.
Потом она звонит по телефону и шепчется… Решается вопрос: давать или не давать.
Но Иван сказал, что дадут. В этих делах он не ошибается.
Дали…
Складываю добычу в карман, в раздевалке облачаюсь в новую крутую дубленку, жму протянутую менеджером руку, и выхожу на мороз. Я — крут.
Следующая станция — «Третьяковская»…
Четвертая точка — Таганка… В кармане — семь с половиной тысяч. Будет — десять. И на сегодня — все.
Мне уже порядком это надоело, — мотаться по Москве. Скорей бы сделать Ивану паспорт, пусть занимается этим сам, если ему нравится.
Но он сейчас на курсах, поглощает английский, — которым дома уже всех достал.
Скоро Маша, от его: How do you do? — начнет прятаться под стол. Каждый день он выучивает по десять новых слов, — от них нам нет спасения…
— Поболтаем? — азартно говорит он Маше. — А?.. Understand?..
Та в ужасе закрывает лицо руками.
— Нет, только не это, — молит она его…
Очередной менеджер, как всегда, встречает меня глубоким поклоном.
— Вам в кассу? — с придыханием спрашивает он.
Он все знает.
— Две с половиной тысячи, — говорю я девушке.
— Паспорт, пожалуйста, — отвечает та, и начинает звонить по телефону.
Там что-то рычат и бросают трубку. Она улыбается мне:
— Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.
Очередная порция баксов уходит в хранилище. От этих баксов нет спасения, так же как и от Ивана. Две напасти.
Но на неделю — все… Слава богу.
На улице темнеет. Зима. Нескончаемый поток машин месит дорожную грязь. Нужно, через два перехода, добраться до метро, и еще купить где-нибудь картошку и лук. Оставшиеся на сегодня трудности.
Переход, — свободный от припаркованных машин пятачок. Светофор сломался, все время мигает желтым. Так что нужно сосредоточится и выбрать момент, когда бежать.
— Эй, мужик, не ты что-то обронил?
Я оглядываюсь и спрашиваю парня:
— Где?
— Да вон, — показывает он на грязный снег.
Я делаю шаг в сторону, и нагибаюсь, чтобы посмотреть. В этот момент из глаз у меня сыпятся искры, я чувствую адскую боль в затылке, и передо мной на мгновенье все пропадает.
Что-то случилось с телом, оно совсем не слушается меня. Заботливые крепкие руки подхватывают и куда-то тащат, в какую-то машину.
Там, в тепле, мне становится чуть-чуть лучше.
Мы куда-то едем…
Меня куда-то везут…
Бандиты?.. Но зачем везти?.. Деньги вроде бы в кармане, чувствую ногой их упругую толщину. Зачем?..
Пробую пошевелиться, но меня сдавливают с двух сторон крепкие бока:
— Молчи.
Я молчу, в машине тоже никто ничего не говорит. Просто она едет куда-то.
Мы долго едем, так что я совсем прихожу в себя, только продолжает немного ныть затылок. Из-за денег, это наверняка, — что-то наш финансовый знаток не предусмотрел. По молодости лет.
