Минут через пять на кухню заглянула Маша. Она была в куртке и в пуховом платке «а ля рус», за который два дня назад они заплатили больше трехсот баксов.
— Пошли, — сказала она Ивану.
— Не понял, — оторвался тот от кулинарной книги.
— Одевайся, что тут непонятного. Прогуляешься вместе со мной.
— Зачем это я должен с тобой прогуливаться? — непонимающе спросил Иван. — Мне что, делать больше нечего?
— Затем, что ко мне будут приставать… Если я выхожу из дома без Миши, ко мне всегда пристают: «Девушка, а как вас зовут», или «Девушка, выходите за меня замуж», или «Девушка, можно вас пригласить поужинать», или «Девушка, а где вы живете»… Я не знаю, что отвечать… Когда пристают к тебе, что ты им говоришь?
— Ко мне никто никогда не пристает, — нравоучительно сказал Иван, вынимая из кармана половник. — Я — не девушка.
— Сделай огонь потише, и пойдем… Ну, а если бы ты был девушкой?
— Без тебя знаю, что сделать потише… А девушкой мне, к счастью, быть никак не грозит. Так что выпутывайся сама… Или спроси у своего ненаглядного, он что-нибудь придумает.
— С чего ты взял, что он мой ненаглядный?
— Вот ты даешь, с чего взял… Во-первых, ты на него как уставишься, так и ешь его глазами, так и ешь. А во-вторых, ты сейчас покраснела.
— Я покраснела? — воскликнула негодующе Маша. — Ничего подобного.
— Ничего подобного? — повторил Иван. — Врать ты не умеешь, вот что я тебе скажу… Но ты не расстраивайся, еще научишься. С твоими талантами.
— Да одевайся ты.
— Мишки, на самом деле, что-то долго нет… Нужно ему сотовый купить, на всякий случай.
— Давай завтра купим… Я тоже начинаю волноваться.
На большой сковородке оставалась треть омлета со спагетти, профессионально приготовленного Иваном. Сам он давно видел десятый сон, а Маша сидела на кухне, делала вид, что смотрит на монитор своего ноутбука, но ловила каждый шорох в коридоре. Ей постоянно казалось, что вот-вот она услышит царапанье ключа в замочной скважине, а следом мягко откроется и закроется вновь входная дверь.
А уж тогда она скажет ему все, что думает по этому поводу.
Но что она скажет? И по какому поводу?
Никакого повода нет…
Ей просто не спится, и на рынке сегодня затишье. Вообще, нужно с коротких позиций переходить на средние, чтобы не торчать все время у монитора, а подходить к нему разок в два-три дня, — и все. Или, еще лучше, — на длинные, чтобы включать его раз в месяц, не больше. На пятнадцать минут… Разницы почти никакой.
Она так долго прячется в этом своем виртуальном мире. Так боится показывать из него голову, — что противно становится самой.
Жалкое, трусливое создание… Разнесчастный страус, который, чуть что не так, тут же засовывает голову в рынок, как в песок. Чтобы так спастись и ничего не видеть.
Двадцать один год…
И за окном, все, что там есть, — чужое.
Было, есть и будет.
Все там — продается. Все там — можно купить… Все, только этим и озабочены. За такие жалкие копейки, — с ума сойти.
За такие жалкие копейки.
И она одна, как на островке, среди океана…
На ровном поле времени, от точки-цены вдруг появляется прямая линия к новой точке, — цена изменилась. Вдруг — новая прямая, цена изменилась снова, снова на четыре пункта… Еще прямая, еще прямая, еще… Так живет рынок, — ее друг.
Где ничего нельзя купить или продать, — где царит правда и справедливость. Где все, — правильно… Рынок никогда ее не предаст. Потому что он и она, — одно и тоже.
Тики, складываясь в неровную выщербленную линию, поднимаются вверх, пританцовывают радостно на вершине, — потом валятся вниз. Им нужно создать волну, кривую, зигзаг, — это рождается на свет существо рынка. Оно само строит себя… Оно всегда получается прекрасным.
Родившись, — оно начинает рассказывать о себе. Оно очень болтливо, это существо, потому что родилось на свет, чтобы рассказать о себе, о том, что было до него, что сейчас строится во вселенной, и что там собирается возводиться дальше. Оно преподносит ей план, по которому собирается соорудить нечто грандиозное, малой частью чего, является само.
Оно разбалтывает свои секреты, оно хвастается, оно хочет, чтобы им восхитились. И он достоин восхищения, — этот ребенок рынка.
Он так мил…
Есть еще другой мир, в который она всегда возвращается. Обязана вернуться.
Потому что там еда, постель, там душ, и вещи, которые она надевает. Там много всего ненужного… И много, много, много, много людей.
Но, вернувшись, Маша кожей начинает ощущать — их беспричинную злобу и вранье.
Два часа ночи, — в коридоре тихо. Три часа, — в коридоре тихо. Четыре часа…
Да что же это такое!..
Чашка с остывшим кофе в Машиных руках слегка трясется, — ей страшно.
Ужасные монстры со всех сторон подступили к ней, протянули свои корявые когтистые руки. Ветер за окном взвыл, прильнул к стеклу бледной пугающей маской, и пытается протянуть к ней белесый длинный язык. В темных углах коридора поселилось что-то живое, с большими мохнатыми ресницами, оно вздыхает там, в темноте, и точит зубы. Под столом, в холодильнике, — всюду… Такие детские химеры, и такие живые…
Его убили. Его выследили и убили…
Это дядя…
Миши больше нет.
Маша вскочила, опрокинула чашку с кофе, на смерть перепугав всех монстров, окружавших ее, — и кинулась в комнату к Ивану. Где он мирно дрыхнул. Стащила с него одеяло, выдернула из-под головы подушку, и, что есть силы, треснула ей спящего подростка.
— Вставай!.. Вставай, кому говорю!..
— Что?!. Что случилось?!. — подпрыгнул тот в испуге на своем разобранном диване.
— Пятый час, — сообщила она ему, — Михаила нет дома!
Иван потянулся, огляделся вокруг и почесал вихор на макушке.
— Сиди и пей пиво, — сказал ей заспанный подросток, — потому что в час ночи жена ругается так же, как и пять часов утра…
— Тебе все равно?!. — ахнула Маша. — Тебе что, совсем на него наплевать?
— Ну, остался где-нибудь переночевать, у какой-нибудь своей любовницы. Ты что, мужиков не знаешь?.. Что здесь особенного. Это же не повод бить меня моей же подушкой. Среди ночи.
— У кого он остался переночевать? — остолбенела Маша.
— У кого, у кого… У кого слышала.
— Повтори еще раз.
— А ты меня опять треснешь. Хватит с тебя одного раза.
— Что, у него есть любовницы? — немного подумав, спросила Маша. Причем слово «любовницы» она произнесла с таким отвращением, будто в рот ей попала какая-то несусветная гадость, и она ей плюнулась.
— Я-то откуда знаю, есть или нет… Раз мужик, значит есть. У каждого мужика должны быть любовницы. Иначе, что же он за мужик… Так всегда бывает. Я, когда в Кембридж поступлю, тоже заведу себе парочку.
