— Наступает финансовый кризис, — грустно сказал Иван.
Он высыпал всю их наличность на серый пластик купейного столика, и, от нечего делать, целый час раскладывал ее на небольшие кучки. Бумажных денег было восемь штук, разных наименований, — три по сто, две по пятьдесят, и три — по десять рублей. Зато мелочи было довольно много. Столбиков из нее получалось то пять, а то шесть. Они росли-росли, пока от своей кривизны не начинали шататься, — и рушились.
Каждый раз, когда очередная башенка рассыпалась, Маша отвлекалась на звук, и говорила:
— Иван, перестань маяться дурью.
Можно подумать, она занималась делом. Сидела напротив Ивана и смотрела в окно. За которым ничего интересного не было, — телеграфные столбы, и лес за ними. Час назад — лес, два часа назад, — лес, вообще, один лес, и больше ничего.
Поезд тащился еле-еле, протащится километров пять, и встанет. Постоит немного, и опять протащится километров пять.
Они проснулись с рассветом, от скрипящего звука тормозов и тишины замершего состава. Решили сначала, что какая-то станция, но и слева и справа от вагонов стеной стояли деревья. Даже путь не раздваивался, просто остановились на рельсах и стояли.
Иван пошел на разведку, узнавать, в чем дело, и вернулся через несколько минут, как всегда, полный оптимизма.
— Кипяток уже поставили, скоро будем завтракать, а почему стоим, — никто не знает. Но никто не удивляется, — в этих местах никакого расписания уже не бывает, как приедем, так и приедем.
Вообще, в вагоне пассажиров было мало, несколько купе стояли совсем свободными.
Шел второй день, как Михаил отстал от поезда, а они все ехали. Ехали-ехали и никак не могли доехать до Казани, где, если по расписанию, должны были оказаться сегодня в одиннадцать шестнадцать.
Но если делать в час километров по двадцать, вместо семидесяти, а потом вообще останавливаться, то, спрашивается, куда можно приехать, и, главное, — когда?
Сначала, когда поезд тронулся, а Мишки все не было, они решили, что он заскочил на ходу в чужой вагон, и сейчас пробирается к ним тамбурами, увешенный пакетами с хлебом и колбасой, и с глазированными сырками, которые попросила посмотреть для нее Маша.
Но время шло, дверь не открывалась, — Иван два раза ходил по вагонному коридору, заглядывал в пустующие туалеты, открыв дверь между вагонами, смотрел, как трутся на ходу половые железки. Все было бесполезно. Время шло, а Мишки нигде не было.
Тогда он вернулся в купе и мужественно сказал Машке, чтобы не темнить по-напрасному:
— Опять.
Вообще-то, если честно, он ожидал, что будет, как в прошлый раз, — она тут же перестанет питаться, начнет худеть и бродить по вагону, как сомнамбула. Ну, может, разобьет оконное стекло, если сначала впадет в ярость. Но потом все равно успокоится, и станет вести себя, словно тень на стене.
Поэтому, не дожидаясь реакции, на свое предположение, Иван горделиво приосанился, задрал повыше голову, выставил одну ногу вперед, и сказал:
— Я — умный.
И посмотрел на Машку, ожидая ответного комплимента.
Она же взглянула на него с некоторым недоумением. Это главное, с недоумением, — а не отсутствующим взглядом смертельно раненой птицы.
— Очень умный, — сказал Иван.
И он сделал потрясающую паузу, на которую способны лишь профессиональные, да, вдобавок, еще и талантливые, актеры.
Настоящая пауза, это такой небольшой промежуток времени, рассчитанный на эмоциональное состояние человека, для которого она предназначена. Во время ее объект созревает, можно сказать, — доходит до кондиции. Она начинается, когда объект готов к процессу, и заканчивается, когда объект созрел. Но определить, где должно быть начало, а где конец, удается немногим. Иван определил.
— Я вас точно рассчитал, — сказал он торжествующе. — Я точно вычислил, с кем имею дело… Теперь только добраться до Москвы, а там прийти к главному почтамту. Где нас уже ждет Мишка, с колбасой и глазированными сырками.
— Это какой-то рок, — пожаловалась ему Маша, — все время теряться… Я уже начинаю привыкать.
Должно быть, пауза сыграла свою роль, аппетит у нее не пропал. Она-то и раньше клевала, как пичужка, — теперь тоже клевала, чуть поменьше. Но — клевала.
Иван, вправду, стал гордиться собой, — за собственный недюжинный ум. Он тоже стал привыкать к Мишкиным исчезновениям.
— Ничего же не случилось, — успокаивал он Машу, — просто до Москвы добирается каждый своим ходом… А там, как задумано. Документы, билеты до Лондона, и — Уолл-Стрит. Ну, а там житуха, дай бог всякому, сплошное высшее образование.
Поезд все стоял, за это время вскипел вагонный титан, и Иван сбегал за кипятком. На завтрак у них были макароны «Лапширак» и растворимый кофе. Ну и остатки черствого хлеба, конечно.
— Не могу, — сказал Иван, когда появился в дверях с двухлитровым термосом кипятка, — не могу куда-либо выходить, не чувствуя двухсот долларов в кармане. Хотя бы…
В это время вагон дернулся, стало заметно, как шевельнулся и медленно поплыл вдоль окна ближайший телеграфный столб.
— Поехали, — восхищенно сказал Иван. — Теперь нужна только свежая бизнес-идея. До полного счастья.
Маша тоже несколько оживилась. Все-таки есть разница, и эта разница здорово отражается на настроении, — когда поезд стоит, где-нибудь замерев навсегда, или когда он вдруг, ни с того, ни с сего начинает двигаться, и у него появляется какая-то цель.
— Знаешь, что я думаю, — посмотрела она на Ивана, и тот заметил, что в ее глазах нет и намека ни на какую трагедию, — я думаю, что Михаил потерялся не просто.
— То есть? — не понял Иван.
— Ну, он взрослый человек, ведь так?
— Так.
— То есть, ему можно теряться.
— Я тебя не понимаю, — сказал Иван.
— Бестолковый, — удивилась Маша, — что тут понимать… Вот, ты еще маленький, поэтому тебе нельзя теряться. Если ты потеряешься, ты — пропадешь. Без меня или без Михаила. Так?
— Я совсем не маленький, мне — четырнадцать лет. Гайдар, в шестнадцать, уже полком командовал… Здесь я с тобой не согласен… Но теряться не хочу. Я, конечно, не пропаду, зря ты обо мне так плохо думаешь. Я считаю, ты недооцениваешь меня. Я, во-первых, практичный человек, в отличие от некоторых, во-вторых, я знаю место сбора, а в третьих…
— Он, взрослый человек, — перебила его Маша, и Иван с горечью догадался, она, только что, не слушала его, а занималась своими мыслями, — значит, ему теряться можно. Даже, наверное, нужно… Он не пропадет, он изменится по-другому.
— Как это «наверное, нужно»?.. — грозно переспросил Иван. — Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что ты еще маленький, раз ничего не понимаешь. А раз не понимаешь, то сиди, и слушай, — чтобы знать. В следующий раз. А то так и не узнаешь никогда.
— Хорошо, — ехидно согласился Иван. — Поучи меня жизни… Если сможешь. Я ведь внимание. Давай… Человек, который ни разу не сдал ни одной бутылки, — давай!
Но Маша не заметила его колкостей, в этот момент она думала о чем-то своем.
— Вот вспомни, — сказала она, — Михаила до того, как он потерялся первый раз, и Михаила, которого
