Молитв Маша не знала, ни одной, — кроме ритмичной «харе Кришна, харе Рама…», — слышанной как-то на Новом Арбате.
Так что в голову лезла только она, — и Маша, плюнув на иноземность этой песенки, стала повторять ее про себя, пытаясь представить, что где-то рядом постукивают барабанчики и бубны: харе, харе, харе Рама, — харе, харе, харе Кришна…
Харе Рама, харе, харе, — Харе Кришна, харе, харе…
Что-то было, — какое-то индийское божество, с тридцатью руками вместо двух, пыталось пробиться через тьму ее сознания на помощь.
Хоть пыталось, — и то, хоть что-то…
Между тем, — не успели первые посетители насладиться зрелищем набожной рабыни и кривляющегося мальчика, как в створе открытых ворот показалась целая вереница празднично одетых людей. У некоторых из них в руках были увесистые кулечки или корзинки, из которых торчало что-то съедобное.
— Мы обожремся, — шепнул Маше Иван.
Так что скоро у их лежбища образовалась небольшая толпа.
Охранник у журнального столика замер по стойке: смирно, — по неподвижности напоминая часового у мавзолея.
Маша, в такт своей внутренней мелодии, стала слегка раскачиваться, — словно бы, на самом деле, погружалась в какой-то таинственный мистический транс, когда происходит общение с высшими силами. Где-то там, внутри себя.
Иван понимал, — она борется, чтобы смирить эмоции, и не натворить лишнего. Он с уважением относился к этой борьбе… Потому что, будь его воля, он бы тут же объявил всеобщую амнистию, и обязал жителей этого местечка отправить пленников обратно на поезд. И вернуть им все их чемоданы… И чтобы каждый житель попросил бы у каждого пленника прощения.
Все это не из каких-то там гуманных соображений, поскольку, чем старше становишься, тем меньше этой самой гуманности встречаешь вокруг, — из чисто экономических. Исходя из высших интересов страны.
Которая здесь, в этом параллельном мире, развалилась на удельные княжества, — так что наступала самая пора собрать ее из осколков в единую Империю, которую бы уважали и боялись во всем мире.
И чтобы человек в этой Империи был экономически свободен и независим. Поскольку только независимый и свободный человек способен плодотворно трудиться. Только свободного человека, как, например, его, — может тянуть к знаниям.
А к знаниям должно тянуть всех.
Пришла Роза. Она показалась из толпы, с какой-то торбочкой в руке.
Но не положила ее, как остальные, на журнальный столик, а смело обогнула его, закинула торбочку на персидский ковер, и следом забралась на него сама.
— Привет, — сказал ей Иван. — Ты что здесь делаешь?
— Правда, — спросила Роза с заметным нерусским акцентом, — что твоя тетя — ведьма?
— Конечно, — согласился Иван. — Я тоже — ведьмак. Что, по мне не видно?
— Папа говорит, что она, — госпожа.
— Что такое госпожа? — тоном учителя спросил ее Иван.
Создавалось впечатление, что ни Розу, ни Ивана совершенно не волнует, что рядом стоит большое количество празднично одетых людей, и что они ловят каждое их слово. Никого из них это почему-то не смущало. Словно бы, кроме них, — никого вокруг не было, а они болтали между собой совершенно одни.
— Госпожа, — повторила Роза, безоговорочно признав в нем старшего по возрасту и по опыту, — госпожа, это когда она самая главная. Так что главней уже не может быть.
— А я — господин, — высокомерно сказал Иван.
— Ты не господин, — прыснула Роза, — ты еще мальчик… Хочешь подраться с моим старшим братом? Он всех бьет, никто с ним не может справиться.
— Могу, конечно, — сказал, несколько свысока, Иван. — Только, зачем?
— Просто так, — сказала Роза, и посмотрела на Ивана.
Так посмотрела, что у Ивана впервые в жизни екнуло сердце. Неизвестно от чего… Но он ничего не понял, насчет своего сердца, — только вдруг начал густо краснеть. Буквально, как рак… И тоже впервые в жизни.
— Давай, — промямлил он, — если хочешь… Но только, зачем?
— А он с тобой не будет драться, — сказала Роза, — потому что вы — гости, а с гостями драться нельзя.
— Тебя не поймешь, — сказал Иван.
— Меня никто не может понять, — сказала гордо Роза. — Совсем.
На ее худенькой шее болталась веревочка, а на ней — кольцо, которое ей подарила Маша.
— Скоро старики придут, — сказала Роза, — на вас смотреть… Хорошо, что твоя тетя — ведьма… Мне нравится.
— А мне — нет, — сказал Иван.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала ему Роза. — Потому что ты мальчишка… Ведьмы умеют колдовать, их все боятся.
Роза отвлеклась от разговора, развернула свою торбочку, которая оказалась платком, в котором скрывалась знакомая Ивану деревянная мисочка, опять доверху заполненная клубникой. Она молча пододвинула эту мисочку поближе к Ивану, и уставилась на него.
Потому что слов больше не нужно было, — путь к сердцу мужчины лежал через его желудок. И она, эта маленькая пигалица, отчего-то хорошо понимала это.
Между тем, зрители не расходились, — наоборот, их становилось больше. Даже вернулись те, первые, с которых все началось.
Розе из толпы сказали: «кыш», — и она, сначала улыбнувшись Ивану, а потом подмигнув ему, скатилась с персидских ковров к общей массе.
Следом появилось начальство. Это были шесть человек, судя по их седым бородам, в весьма солидном возрасте, — на их головах были многослойные атласные белые чалмы, а сами они были облачены в зеленые халаты.
Приближение их вызвало всеобщий приступ почтительности… Еще бы, ведь они распространяли общественные блага, командуя общаком. А Иван четко усвоил: кто контролирует распределение богатств, тот контролирует все остальные ситуации. Какие вообще возможны.
Харе Кришна, харе харе… Харе Рама… — слышал Иван рядом с собой терпеливый голосок Машки.
— Держишься? — шепотом спросил он ее. — А у нас здесь командиры подвалили. На тебя посмотреть.
— Я — злюсь… — вставила между «Рамой» Маша, — не мешай…
Зеленые бородачи между тем заняли места в партере, и принялись разглядывать Машу и Ивана. С довольно непроницаемыми лицами.
Иван обратил внимание, они не захватили с собой ни одного кулька. Явились на концерт с голыми руками. Не захотели платить за билет… И окончательно признал в них начальников, — потому что, чем ты главней, тем больше тебя манит на дармовщинку.
Старики никуда не торопились, — такая у них была жизнь, размеренная, вдумчивая, совершенно без суеты. Они чинно приблизились, чинно застыли и чинно принялись рассматривать Машу.
Потом один из них что-то сказал коротко, — вся толпа разом повернулась и стала смотреть на вход в сарай.
Там два мужика вносили под руки совершенно искалеченного человека. У которого тонкие ножки, были, как плети, тонкие ручки, — как иссохшие ветки, а голова сидела на чересчур длинной шее как-то криво, как никогда не должна сидеть голова ни на чьей шее.
В общем-то, это был полный калека. Калека из калек, — хуже покалеченного придумать было нельзя.
